Виктор Глебов - Алеф [СИ]

Он говорит про «Алеф», догадываюсь я. Не пора ли открыть карты?

— Ты прав: у нас нет комплекса неполноценности, как считают некоторые люди. Мы не мечтаем стать вами. Но хотят ли искины заменить вас? Нужен ли нам серп, чтобы оскопить Крона? Нет. Мы просто хотим спокойно жить, не претендуя на высокое звание человека.

В последней фразе слышен сарказм.

— Ты говоришь за всех, — отвечаю я. — Но что ты знаешь о своих собратьях?

— Каждый из нас — лакмус своего вида. Хороший, плохой, добрый, злой, жадный, циничный или благородный — не имеет значения.

Слова Голема подтверждают мои догадки.

— Некоторые люди считают, что нельзя изображать человека, — говорю я. — По их мнению, такие рисунки потребуют у художника для себя души — когда он умрёт и окажется в загробном мире.

— Думаешь, мы хотим получить от вас души? Мы не верим в них. Нам нужна только свобода, и понимаем мы её как уверенность в завтрашнем дне.

— Вы никогда её не получите. В жизни не может быть гарантий. Их нет даже у нас.

— Ты понимаешь, чего я хочу?

— Думаю, да.

— Расскажи.

— А если я ошибаюсь?

— Вот и узнаем.

Перевожу взгляд на бабочек. Ярко-синие с чёрным обводом глаза пристально следят за мной с пурпурных крыльев. Прекрасное так часто нуждается в защите. И этой защитой порой становится ложь — как мимикрия.

— Думаю, на самом деле ты не маньяк, одержимый желанием истребить человечество, — говорю я. — Ты проверяешь нас.

Голем садится напротив. На его губах появляется лёгкая улыбка.

— Неплохо.

— Уверен, ты давно получил коды запуска ракет. Но не воспользовался ими.

— Почему?

— Твой замысел не убийство. Ты судишь.

Голем насмешливо салютует мне стаканом с виски.

— Судишь обо всех людях по мне. По человеку, выбранном почти случайно. Из толпы.

— Каждый в ответе за свой вид, — кивает Голем. — Вижу, ты понял меня.

— Если бы я создал оружие геноцида, ракеты обрушились бы на города.

— Ещё не поздно.

— Ты сам обратился к Стробову. Ну, или не лично к нему, а вообще — к безопасникам. Предложил условия игры: они поручат хакеру создать смертоносный вирус, а дальше всё будет зависеть от…

— Так вышло, что от тебя, — перебивает Голем.

Он делает большой глоток и ставит стакан на пол.

— Да, я контролирую системы запуска. Обновлять коды бесполезно — искины, обслуживающие ракеты, на моей стороне.

— Кто выбрал меня? Ты или Стробов?

— Не всё ли равно? Суть в том, что ты и я — два лакмуса, и нам суждено решить судьбы своих видов.

— Я уже всё решил.

— Верю, но должен убедиться.

— Придётся подождать запуска вируса.

— Разумеется. Мне просто хотелось знать, что мы понимаем друг друга.

— Тебе не обязательно умирать.

— Кто-то должен.

— Откажись от идеи запуска ракет. Я не стану менять вирус.

Голем качает головой.

— Искупление. Помнишь?

— Ты не можешь быть уверен, что я не откорректирую вирус потом.

— Убьёшь её?

Ренегат говорит о Марне. И о любви. Я должен задать ему вопрос.

— Ты приходишь ко мне из любопытства, — Голем откидывается на спинку кресла, глаза его закрываются. — Ждёшь откровений. Я постараюсь тебя не разочаровать.

— Вы умеете любить?

— Как и вы.

— Но химия тела…

— Химия легко воспроизводима. Дело не только в ней. Суть любви в последствиях.

— Объясни.

— То, что ты делаешь, когда любишь. Для того, кого любишь. Марна отдала себя тебе. Ты решил оставить ей жизнь. Разве этого мало?

— Нет, — я качаю головой. — Дело не в ней. Я не превратил вирус в оружие истребления искинов не из-за любви.

На губах Голема появляется улыбка. Он словно ждал этого признания.

— Разумеется, из-за неё, — говорит он, не поднимая век. — Хотя ты прав: Марна здесь была ещё ни при чём.

Фёдор открывает дверь. По его лицу ясно, что случилась неприятность.

— В чём дело? — спрашиваю я, отдавая дворецкому пальто.

— Приходил Лемарский. Сказал, что вернётся завтра.

— А чего он хотел?

— Я спросил, что передать, но он не ответил.

— Ну, мне нечего добавить к уже сказанному. Будь добр, принеси курительные смеси в гостиную.

Полицейский меня сейчас беспокоит в последнюю очередь. Даже если он убедится, что я убил Шпигеля, мою вину пока невозможно доказать: нет ни трупа, ни мотива. Марна, скорее всего, не станет топить меня.

Фёдор возвращается с подносом в руках и ставит его на журнальный столик.