Николай Кудрявцев - Хмурый

— Жаль, Хмурый, что ты не захватил у них хрусталь, теперь придется из горла. Ну ничего! За неимением жены, спим с кухаркой! А посему тост! За снятие радиации и внутреннего напряжения!

Он выпил и сунул бутылку в руки Хмурому. Тот выпил и передал Аборигену. Абориген, допив остатки, поставил бутылку на землю у камня. Лис ждал и ни к чему не притрагивался. Когда бутылка опустела, он протянул друзьям по бутерброду с маслом и икрой. Те откусили.

— У-У-у-у!!! — Сказали они.

— А-А-а-а!!! — Сказал Лис.

И все. За «столом» воцарилась не тишина, а своя, так называемая, «Атмосфера». Вокруг камня сидели три серьезных мужика и издавали чавканье, хрюканье от удовольствия, всхлипывание от наслаждения, глотание, мычание, шуршание и звуки, не поддающиеся идентификации. Ну точь в точь, как в парижском ресторане.

Хотите вы этого или не хотите. Нравится вам это или не нравится. Знаете вы об этом или не знаете. Но!!! Всему есть конец! Даже деликатесам. Хотя, если честно, им то конец наступает быстрее всего. Желудок набит под завязку, внутренний голос предлагает остановиться, ремень на поясе покраснел от натуги, а глаза зыркают по столу в поисках чего-то, а пальцы рук мнут пакетики в надежде наткнуться на что-то. Тщетно!!! Все заглотано! Кто не успел — тот опоздал! Ну что ж. Тогда остается с честью откинуться от стола и шумно выдохнуть из себя воздух. У-у-ф-ф. Славно, червячка, заморили!

— Ну…! Если у вас больше ничего нет…! — Лис похлопал себя по карману. — Тогда покурим моих.

Он, с серьезным лицом, как у клерка в банке, выдал каждому по сигарете. Сунул, одну себе в рот, и придвинулся к Аборигену, мол, дай прикурить. Тот усмехнулся и дал прикурить Хмурому, потом прикурил сам и спрятал зажигалку. Лис сделал обиженное лицо. Вот-вот расплачется. И вдруг все затряслись от сдерживаемого смеха, а к Лису метнулись две зажженные сигареты, для прикуривания. Он замахнулся на Аборигена и стал прикуривать от сигареты Хмурова. Тряска увеличилась. И они стали толкать друг друга, не сильно, но вызывающе. И опять тряслись. И пробовали хохотнуть погромче, но тут же зашикали друг на друга. И опять затряслись в бесшумном смехе. Вот, он, наш, расслабон. У вас застольный этикет, а у нас расслабон. А зачем нам ваш этикет? Нам ваш этикет не нужен. От вашего этикета, на утро, только радикулит с геморроем. А у нас еще дела. У нас, вообще, принято зарабатывать радикулит от работы, а не от застолья.

— … я чуть сам очередь не выпустил. Ну сам прикинь! Тишина, и вдруг беспорядочная стрельба. Давай колись!

— Чо, колись? Я просто спросил их: кто говорит по-русски?

— А! Ну да! Чего тут непонятного. Выпить им не предложил?

— Хм! Забыл. Да и не до того было. Они весь боезапас выпустили на мой голос, я вышел и всех пострелял. Кстати мы вовремя пришли. Они завтра собирались уходить на базу.

— Кто тебе сказал?

— Ботаник, который по-русски умел говорить.

— Так ты не всех убил?

— Его оставил. Спросил о задании, пароли, где вся информация. Короче получил от него ответы на свои вопросы.

— И где он, этот ботаник?

— Там, со всеми. Я его пристрелил.

Лис с Аборигеном переглянулись. Хмурый посмотрел на них и произнес:

— Вот что я скажу вам парни! Для меня не существует закона, по которому я должен проявлять милосердие к раскаявшемуся маньяку. Этот ботаник изувечил своими экспериментами тысячи жизней. А когда его собственная жизнь оказалась под угрозой, он, вдруг, раскаялся. Если его отпустить, то он понял бы только одно, что в Зону ходить не надо. Стал бы посылать других. А жизни других людей, в отместку за пережитое, стал бы калечить не тысячами, а десятками тысяч. Я даже на комариную струю не сомневаюсь в правильности моего решения.

— Наверное ты прав. Просто, как-то, не того.

— Ладно, Лис, проехали. Давайте ложитесь. Я посторожу. До рассвета еще уйма времени.

— Может мы с Аборигеном по очереди…

— Оба быстро залегли! Мне воспоминания тормошить надо.

Друзья не стали спорить. Да и бесполезно. Все равно он сделает так, как решил. Это они усвоили, хоть и знали его всего ничего.

Хмурый прислонился к камню спиной и стал прислушиваться к ночной жизни Зоны. Ночь была темная. Хотя не бывает такой темноты, к которой нельзя привыкнуть. Чуток рассказывал, что где-то бывают белые ночи. Совсем белые — как день, только, как бы, серые. Трудно представить. Хмурый, сначала, пробовал представить белую ночь, а потом понял, что Чуток его разыгрывает. Он не обижался на розыгрыши. Он понимал, что они нужны, а порой просто необходимы, чтобы не свихнуться, чтобы остаться человеком. Еще Чуток рассказывал, что по ночам, там, откуда он родом, очень красиво поют птицы. Правда Чуток так и не вспомнил, откуда он родом. На счет птиц, Хмурый не спорил. Все может быть. Соловей говорил, что Скрипач хорошо поет.