Юрий Бурносов: Революция. Книга 1. Японский городовой

— Удвоилось количество мануфактуры, приходящейся на голову населения: несмотря на то, что производство русской текстильной промышленности увеличилось процентов на сто, ввоз тканей из-за границы также увеличился в несколько раз.

Добыча каменного угля увеличивалась непрерывно. Донецкий бассейн, дававший в 1894 году меньше трехсот миллионов пудов, в 1913 давал уже свыше полутора миллиарда, а по всей империи добыча угля за двадцать лет возросла более чем вчетверо. Быстро вырастала металлургическая промышленность. Выплавка чугуна увеличилась за двадцать лет в три с лишним раза; выплавка меди — впятеро; добыча марганцевой руды также в пять раз.

Основной капитал главных русских машинных заводов за три года возрос почти вдвое, а общее число рабочих за двадцать лет с двух миллионов приблизилось к пяти.

— Кабы эти рабочие да еще и вели себя спокойно, не подстрекаемые социал-демократами и прочими эсерами, — пробормотал Николай.

«С 1200 млн в начале царствования бюджет достиг 3,5 миллиарда, — продолжал читать он, иногда делая пометки на полях. — Год за годом сумма поступлений превышала сметные исчисления; государство все время располагало свободной наличностью. За десять лет (1904–1913) превышение обыкновенных доходов над расходами составило свыше двух миллиардов рублей. Золотой запас госбанка с 648 млн (1894 год) возрос до 1604 млн (1914). Бюджет возрастал без введения новых налогов, без повышения старых, отражая рост народного хозяйства…»

Особенно Николая радовало то обстоятельство, что русская армия возросла приблизительно в той же пропорции, что и население: нынче она насчитывала тридцать семь корпусов с составом мирного времени почти в полтора миллиона человек. После печальной японской войны армию пришлось основательно реорганизовать. Русский флот, так жестоко пострадавший, возродился к новой жизни, и Николай искренне считал, что в этом была его огромная личная заслуга — по сю пору помнил он, какие баталии приходилось выдерживать в Думе из-за флотских вопросов.

Любопытно, будет ли другая война?

— Два венца суждены тебе: земной и небесный. Играют самоцветные камни на короне твоей, но слава мира проходит, и померкнут камни на земном венце, сияние же венца небесного пребудет вовеки. Великие скорби и потрясения ждут тебя и страну твою. На краю бездны цветут красивые цветы, но яд их тлетворен: дети рвутся к цветам и падают в бездну, если не слушают отца. Все будут против тебя… Ты принесешь жертву за весь свой народ, как искупитель за его безрассудства.

Царь продекламировал эти слова японского отшельника, которые выучил с тех пор наизусть и не раз повторял — только себе, никому более, даже Аликс. Даже доброму, дорогому Григорию он не стал рассказывать об этом, как рассказал о злополучном монголе не то японце. Кружка, взятая у него, до сих пор стояла на столе. При чужих Николай прятал ее в ящик, но, когда оставался один, вынимал снова и порою долго смотрел, словно обычная кружка была расписным блюдечком с наливным яблочком, показывающим неведомое.

Надо было еще тогда его убить. Кто бы хватился? Дохлым монголом больше, дохлым монголом меньше… Николай вспомнил обрывок их беседы на выставке в Нижнем, словно прокручиваемый в синематографе.

«— Ты скажи-ка, монгол, если уж убивать не станешь, что дальше-то делать? Может, это предначертание, как ты говоришь? Коронация к чертям, французишка этот, Монтебелло, на меня гадом ледяным смотрел… Может, господь меня оставил, а? Может такое быть, монгол? Может, мне отречься?

— О чем бы ни шла речь, всегда можно добиться своего. Если ты проявишь решимость, одного твоего слова будет достаточно, чтобы сотрясать небо и землю. Но тщедушный человек не проявляет решимости, и поэтому, сколько бы он ни старался, земля и небо не повинуются его воле».

— Если ты проявишь решимость… Великие скорби и потрясения ждут тебя и страну твою… — повторил царь. — А вот выкусите, обезьяны! Где же скорби и потрясения?

Он схватил со стола отчет и громко прочитал:

— «Протяжение железных дорог, как и телеграфных проводов, более чем удвоилось. Увеличился и речной флот — самый крупный в мире. Пароходов в 1895 году было две тысячи пятьсот тридцать девять, в 1906 — четыре тысячи триста семнадцать!» Видал миндал? Самый крупный в мире!

Внезапно Николай осекся, сообразив, что разговаривает то ли с самим собой, то ли с монголом, которого тут вовсе нету и ничего он слышать не может. Отбросив в сторону отчет, листами разлетевшийся по кабинету, царь схватился за свою больную голову. Может, он сходит с ума? Или он давно уже сошел с ума, и ему только кажется, что он управляет государством? А на самом деле сидит в доме для умалишенных, прикованный цепью, на грязном матрасе?