Уильям Форстен: Боевой гимн

Когда их обоих отвели в отдельную юрту, Тамира решила, что они предназначены для пиршественного стола на Празднике Луны. Ганс придумал какую-то убедительную ложь, чтобы унять ее ужас, хотя сам был уверен в том, что их собираются подвергнуть ритуальной пытке — скорее всего для того, чтобы умилостивить дух какого-нибудь кровожадного предка местного вождя. Наверняка это был один из пунктов соглашения между бантагами и мерками, и эти ублюдки хотят поджарить живьем несколько пленников, чтобы скрепить сделку.

Он сунул руку в правый карман своих разорванных форменных брюк и нащупал некий твердый предмет, зашитый за поясом. Бритва была спрятана надежно. Это была страховка Тамиры — ей не доведется испытать всех этих ужасов. Если по поведению этих гнусных тварей Ганс поймет, что их ждет пиршественный стол, его рука не дрогнет. Одно резкое движение, секундная вспышка боли и благодарность в ее глазах. Живой она им не достанется.

И вообще, почему они позволили ей последовать за ним? Вот загадка. Воины орды не испытывали ни малейшей жалости к людям, им было наплевать на чувства, возникавшие между ними. Пара любимцев могла прожить вместе долгие годы, иногда хозяева сами сводили их вместе, как лошадей, чтобы потом по какой-нибудь прихоти разлучить навсегда. Когда мерки отделили Ганса от других и повели за собой, Тамира ухватилась за его руку, и никто не стал ее оттаскивать.

Это было необычно, и Ганс испытывал любопытство пополам со страхом. Он знал, что его положение среди пленников было весьма высоким. Тамука, бывший кар-карт мерков, перед тем как ускакать на запад с кучкой своих сторонников, пообещал Гансу долгую мучительную смерть, соответствующую его статусу. После исчезновения Тамуки Гансу довелось услышать, что его судьба стала предметом спора между клановыми вождями, которые в итоге отослали генерала-янки на восток вместе с другими пленниками.

Возможно, именно любопытство и желание узнать, что все это значило, и удерживало Ганса от того, чтобы убить Тамиру, а затем себя. Почему он все еще жив — этого он никак не мог понять. Ненависть мерков к янки, и в особенности к Эндрю Лоуренсу Кину, не знала границ. Они должны были понимать, что, подвергнув Ганса пыткам, нанесли бы Эндрю сокрушительный удар, частично отомстив за свой разгром.

Ганс закрыл глаза и снова окунулся в свои мечты…

…Вот они в военном походе — не важно, здесь, на Валдении, или на Земле. Все в сборе: Пэт, Эмил и, конечно, Эндрю. Бой уже закончился, напряжение спало, и они сидят вокруг стола с бутылочкой виски. Пэт травит свежую байку про веселую женушку трактирщика, Эмил, не отрываясь от стакана, повествует о вреде пьянства, а Эндрю… Эндрю сидит тихо, и только когда их взгляды скрещиваются, на его лице проскальзывает мимолетная улыбка…

Между ними всегда было это невысказанное нечто, какое-то чувство, понимание без слов… — мы снова выжили и победили. И кроме того, что-то гораздо более важное: товарищество, доверие, любовь, о которой они ни за что не стали бы говорить вслух и которая, тем не менее, была нитью, связывавшей их.

Старый сержант улыбнулся своим воспоминаниям. Образы из прошлого сменялись в его голове, как картинки в калейдоскопе. «Эндрю, перепуганный до смерти молодой профессор, который, преодолевая все трудности, стал вождем целого народа в этом чужом, проклятом мире. Я помню его, когда он даже не умел развернуть роту из колонны в цепь. Как же чертыхался старый полковник Эстес по поводу своего нового офицера! „Тысяча чертей! И на кой хрен мне подсунули этого очкастого заморыша?“ Эндрю стоически переносил эти упреки, не пряча глаза в сторону и сокрушенно вздыхая, когда ему казалось, что никто на него не смотрит. Сначала я его пожалел, мне не хотелось, чтобы он погиб в первом же бою, как множество других молодых лейтенантов. — Воспоминания с головой захлестнули Ганса. — Первый бой при Антьетаме, когда полк попал в ловушку в Западных лесах. И тогда я увидел, что в этом книжном черве скрывается солдат, борец, и я понял — о да, я понял! — кем он может стать. Миг славы в великой битве под Геттисбергом, когда Эндрю принял командование полком и держал оборону во время отступления Первого корпуса… Потеря руки. Уайлдернесс, кошмарное утро при Колд-Харборе, окопы Питерсберга — все это, казалось, произошло только что. Антьетам… С тех пор уже десять лет минуло. Они оказались на Валдении восемь лет назад, значит, дома сейчас тысяча восемьсот семьдесят второй год. Эндрю уже почти сорок, а мне аккурат посередине между полтинником и шестьюдесятью. И чего только не было за эти восемь лет! Проход через Врата света, восстание Руси против своей знати, первая война с ордой, с тугарами. Затем война с Карфагеном, вторая война с ордой, страшное годичное противостояние меркам. А потом в двух с лишним тысячах миль отсюда я попал в плен. Прошло уже больше года…»