О'Санчес - Добудь восход на закате

Ботинки никак не снимались с задубевших ног; человек дергал и тряс ими, плохо понимая, что делает, наконец повалился ничком на свою лежанку и задрожал в беспамятстве.

Немного погодя и дрожь прекратилась и человеческое тело приготовилось умереть, обмякло, легочные и сердечные мышцы все еще шевелились, полусонные, но только по привычке: ничто уже, ни череп, ни позвоночник, не командовали ими, не понукали...

Дом заохал, заворочался, сколько фундамент позволил... Жалко человечка. Он ведь привык к нему, маленькому и непутевому, вместе перезимовали, вместе ждут неизбежного. Как он, дом, никому не нужен и лишний для этого мира, так и человек этот — точно такой же всеми забытый хлам. Но ведь он, дом, нужен человеку, раз тот поселился у него и ждет защиты. Значит и человек ему нужен: с ним он — жилище, а без него — старая развалина, как та соседка-водокачка без воды. Непогода с новой яростью вспрыгнула на дырявую крышу, заелозила, пытаясь просунуться внутрь, дотянуться и пожрать невидимые лучики тепла, все еще исходящие из неподвижного тела...

Дом крякнул, поднатужился, повел плечами — кое-где щели вовсе сомкнулись, а кое-где чуточку, но обузились. И кровля почти перестала протекать: большая часть ледяной, сиропной густоты слякоти, послушно заскользила по пологому склону, перевалила через неровные края и поползла по стенам вниз, куда и положено. Вот и пусть себе, — главное, что по наружной части стен, не по внутренней. Хитрый и жадный ветерок-ледянец, еще с моста увязавшийся за человеком, зло взвизгнул и забился в панике: двойная оконная рама схлопнулась всеми створками сразу и осколки стекла в наружной ствоке распороли на воздушные ленты длинное верткое тельце. Визг истончался, перешел в комариный зуд, потом вроде бы опять набрал густоты и злобы... Дом понимал, что против ночных стихий сил ему надолго не хватит, до утра бы продержаться, однако главное дело было сделано: человек пошевелился и даже застонал во сне... Или, может быть, в бреду — дом недоуменно вслушивался в бормотание и вскрики спасенного им человека — ничего не понять: то ему холодно, а то вроде бы и жарко... Пить хочет. Что мог — он смог и сделал, дальше человек сам пусть справляется, а он, дом, устал... Надо бы подремать, пока не рассвело, а там опять смотреть и караулить свою судьбу... Да карауль не карауль, а мимо не проедет... Нет, но все-таки...Может быть, раз в нем есть жильцы, хотя бы один этот, его и не снесут? — Дом помечтал немного, понимая, что думает глупости, закашлялся смущенно. Весь ум обветшал, отсырел, это от старости... — Спи, спи человек, сил набирайся, утро скоро.

И утро пришло, а за ним по-летнему жаркий день, прогревший дому бока и темя, не до нутра, не до сердца, но изрядно... Человек так и не очнулся, только разметался во сне и стонет чего-то и хрипит... Но живет.

А вечером вновь похолодало, но это уже была не та стужа с лютой пургой, что вчерашней ночью, и дом сумел удержать остатки дневного тепла до следующего утра. И вновь наступил день, хмурый, но не промозглый, а мягкий и безветренный...

Четырежды за трое с лишним суток большие и малые физиологические нужды побуждали человека вставать и нести в туалетную дырку требуемое, но действовал он как сомнамбула, не отдавая себе отчет в содеянном. От бреда — и то у него сохранилось больше воспоминаний. Пару раз силы организма и подсознание подводили человека и он обмочился. Об этом он равнодушно догадался на четвертые сутки, сразу же, как только сознание вернулось к нему, по запаху.

Человек ощупал себя сзади и спереди, медленно, с натугой сел, опираясь на дрожащие руки. День. Воскресенье...

— Какое, к черту воскресенье, когда вчера была среда??? Головокружение резко усилилось и человек мягко повалился навзничь, чтобы отдышаться и подумать. Нет, раз он подумал про воскресенье — значит, так оно и есть. Слабость — дышать и то работа... А тут еще и обоссался, похоже... Штаны его и продавленный матрац скверно пахли мочой, потом и еще какой-то полуразложившейся органикой... — Может, мышь оттаяла, или голубь, на дворе, вроде бы, не холодно...

Нет, сегодня точно воскресенье, и он проболел трое суток с лишером. Ничего не ел, не пил... Человек сморщился, припоминая... Вроде бы, вставал он пару раз и вроде бы пил из корытца. Надо бы еще попить... «Да!» — закричали ему язык и губы, попей, попей же скорее... Горло ойкнуло тихо, но смолчало, также истомленное долгой жаждой. Человек вновь сел, осторожно встал и вновь брякнулся тощей задницей на матрац — опять голова кругом и ноги не слушаются... Хорошо хоть не болит. Да, хорошо, что голова только кружится, а не болит. Вот именно на этом положительном факте надо сосредоточиться и добраться до корыта. И напиться маленькими глоточками. А руки будут помогать ногам и держаться за стены и иные полезные опорные приспособления. Вот так. И оказалось, что совсем недалеко. И мелкими, главное — мелкими, воды целое корыто, пей — не выпьешь за неделю, водичка свежая, относительно чистая... Ну, по крайней мере, почище, чем из лужи.