Андрей Левицкий - С. Х. В. А. Т. К. А.

— Что ты про Стаса знаешь? — спросил Тимур.

— Да только то, что он Филину должен.

Бородатый сталкер покачал головой:

— Здесь не будем ждать, к каналу идём. А вы, — он посмотрел на Растафарыча, на Тимура, которому его взгляд совсем не понравился, — пошли с нами, что ли. Всё равно вам деваться вроде как некуда.

Филин прятался за дубом и выцеливал смутно различимую фигуру на другой стороне просеки, когда раздался шелест травы и рядом возникли подручные.

— Не нашли их, — выдохнул Жердь, у которого от ползания снова разболелась рана. — Как в Зону канули.

Вожак, так и не выстрелив, повернулся. Жердь, прижав руки к ребрам, улёгся в высокой траве, Огонёк присел за дубом на корточки, низко опустив голову.

— Упустили, олухи позорные, — сказал Филин.

— Они зигзагами там, — пояснил Огонёк. — Это ж Шульга, он понимает, как от погони уйти.

В кустах на другой стороне просеки щёлкнули три выстрела, две пули впились в дуб, третья пролетела прямо над большим хрящеватым носом лежащего навзничь Жердя, и тот зажмурился.

Издалека донёсся длинный переливчатый свист. Выстрелы смолкли. Некоторое время бандиты прислушивались, потом Филин сказал Огоньку:

— Проверь, что там. Чё-то я никого больше не вижу…

Жердь перевернулся на бок, расстегнул рубаху и стал осматривать сбившуюся повязку, сквозь которую проступило пятно крови. Огонёк снял сумку с ремня, улёгся и пополз в обход дуба. Положив руку с пистолетом в развилку между толстыми сучьями, Филин прикрывал его. Солнце садилось, жёлтые столбы, в которых кружились пылинки и всякая мелкая лесная сволочь, наискось рассекали воздух, начинаясь между кронами и упираясь в засыпанную палой листвой, поросшую травой и мелким кустарником землю. Среди этих столбов и в накрытых тенями участках ничто не шевелилось — нападающие растворились в тихом пятнистом сумраке.

Подул ветерок, зашелестела трава. Жердь, дёрнувшись, схватился за пистолет.

Из-за дуба показался Огонёк, опустился на корточки, привалившись к стволу.

— Нет никого. Трава примята, ветки обломаны. Следы к каналу идут, кажись. И кровь на земле в одном месте. Ещё гильзы.

Филин убрал руку с пистолетом из развилки и выпрямился. Жердь сел, потирая поясницу. Со стороны канавы с машиной донеслись шаги, и они повернулись туда. Между деревьями показались Шрам с оклемавшимся Лысым. Они достали из автобуса свои рюкзаки, на ремнях висели кобуры с какими-то импортными пистолетами, а подмышками — «узи». Голова Лысого была замотана бинтом.

— Вы нас бросили, — обвинил Шрам, останавливаясь перед бандитами. Голос его был по-прежнему ровным и сухим, лицо — спокойным, но взгляд настороженный.

Филин, сунув пистолет под мышку, всплеснул руками:

— Да ни в жизнь! Ты чё говоришь, служивый?

— Вы оставили нас в канаве, а сами разошлись в разные стороны, не сказав, куда идёте, — добавил Лысый с угрозой.

— Шеф ваш сказал: вы опытные, до полевых условий охочи, — возразил Филин.

Жердь с Огоньком исподтишка наблюдали за вожаком и тихо веселились. Они знали эти интонации: Филин издевался.

— Я ж видел, тебе, служивый, «жарка» кумпол опалила. Ты теперь у нас опаленный Зоной. Первое крещение прошёл. Ну и отошли мы, чтоб не мешать твоему боевому товарищу медицинскую помощь оказывать. Знал ведь я, что вы нас догоните, вот, остановился даже подождать… Хотел бы кинуть вас — так не стал бы под дубом этим загорать, а? — Он окинул институтских охранников с виду серьёзным и вежливым, а на деле насмешливым и издевательским взглядом.

Лысый со Шрамом переглянулись, не зная, как реагировать. Филин заключил:

— Ладно, кто б на тачку ни напал, ушли они теперь. И Шульгу уже не нагнать, так что топаем быстрее в наш схрон. В Логове его перехватим, никуда не денется.

Канал — кривые бетонные скосы в трещинах и выбоинах, грязная зелёная вода, быстрое течение, сломанные ветки, трупы мелких мутантов и омуты. К нему сходились несколько каналов поменьше, а также трубы старой дренажной системы.

Большое круглое отверстие одной из них темнело в том месте, куда Лохматый с Воякой вывели Тимура и Растафарыча.

Мутная жижа плескалась под бетонным сводом, на ней покачивался небольшой плот. Пять бревен, настил из досок, прибитые к ним ящики. На плоту лежала пара весел и шест, в задней части стоял бочонок с водой.

Когда один за другим перебрались на плот, Растафарыч, показав на бочонок, спросил:

— Пить её можно?