Всеволод Глуховцев - Мадьяр

– А ведь он молодец, да?.. – и тут мысль его сделала неожиданный пируэт: – Слушай, Репа! А как там наш УАЗ ветхий? На месте?

– А что ему сделается? – осторожно ответил Репа. – Стоит в гараже.

Среди прочих единиц нашего многочисленного автопарка числился неизвестно какого дремучего года выпуска УАЗ-469, который вполне легко заводился, однако исправным назвать его было нельзя. Что-то там у него было с радиатором – мотор быстро грелся, грозя выйти из строя. Если быстро мчаться с попутным ветром, уверяли наши механики, включая Барона, то еще сколько-то можно проехать, а вот к полноценным оперативным действиям этот автодедушка был, конечно, непригоден.

И тут Олег расщедрился, решив презентовать старичка Франту.

– Тебе куда путь держать? В район Старопетровска?.. Так. Ну, честно скажу: нам эта колымага – что чемодан без ручки: и толку от нее нет, и выбросить жалко. А так хоть доброе дело сделаем… Электрику с него сняли, да вообще, все что можно поснимали, по правде говоря, там только мотор да корпус, но километров сто проедешь. А может, и больше, здесь уж как повезет. Бензин дадим, двадцать литров. Канистру. Но уж больше ничего не проси. По рукам?

Франт подумал немного – и согласился. Ударили по рукам.

– Когда поедешь? – спросил я.

– Да прямо сейчас и поеду, – ответил он.

– Может, отдохнешь денек? Все-таки ночь почти не спали. Это сейчас усталость не чувствуется, а потом…

Но он отказался. А я ощутил, как рвется во мне еще одна ниточка из прошлого, из этих дней, что для меня стали равны годам. Утраты! Что тут сделаешь. Не мы такие, жизнь такая.

– Ладно! – Олег встал, давая понять, что аудиенция закончена, и протянул Франту руку. – Счастливого пути, удачи во всем. Репа, выдай все по уговору. Мадьяр, ты, наверное, захочешь боевого товарища проводить?.. Ну, ступай. В одиннадцать ноль-ноль совещание, помнишь? Ну-ну. Отдыхать на том свете будем!..

Прощание вышло коротким, без пустых слов, без слюней.

– Увидимся когда-нибудь? – я улыбнулся.

– Кто знает! – улыбнулся он тоже. – Земля, говорят, круглая, хотя я этого пока не замечал.

И мы скрепили расставание крепким рукопожатием.

– Я сверху посмотрю, как ты пылишь, – кивнул я на одну из крекинг-установок высотой примерно этажей семь-восемь.

Таких технических башен на нашей территории имелось несколько. Конечно, их использовали как наблюдательные пункты, на одной и сейчас маячил часовой. Но я поднялся на другую.

Здесь куда привольнее, чем внизу, носился свежий ветер. Пожелтевшие, поредевшие леса холмисто уходили к горизонту – а небо, столько дней бывшее ясно-голубым, вдруг затянулось белесой облачностью.

Я услышал надсадно-трескучий вой дряхлого мотора и увидел, как по проселочной дороге, подскакивая на ухабах, несется куцый «уазик». Вот он притормозил, водитель со своего места помахал мне рукой и вновь набрал скорость – я тоже махнул ему в ответ, улыбнулся, словно он мог это увидеть.

Не мог он увидеть и того, как улыбка замерла на моем лице, внезапно принявшем, должно быть, необъяснимо странное выражение. Да и весь я застыл, точно прирос к решетчатому полу. И ветер вдруг стих.

Я был здесь не один.

Как я это понял?! – не знаю. Знаю, что не ошибся. Руку, две руки, хоть голову дай на отсечение! – все верно. Я не один.

И стоял, боясь обернуться – и увидеть призрак, фантом, тень Эвридики, что мелькнет и исчезнет навсегда. И никогда я больше не услышу, не увижу, не встречу – ни наяву, ни во сне, никак. Никогда.

Не оборачивайся! Только не оборачивайся!.. – заклинала меня перепуганная мысль.

Я сознавал, что это глупо, а все же стоял, как вбитый в доску гвоздь. Сколько это длилось? Не знаю. Время сомкнулось. Ну, правда, как сомкнулось, так и разомкнулось, потекло своим ходом. Я осторожно, словно у меня мучительно болела шея, обернулся через правое плечо…

Никого.

Я повернулся вновь лицом к земле и небу – и меня совершенно бесспорно накрыла горькая истина.

Катя была беременна.

Горькая – это не для красного словца. Мне показалось, что я ощутил самую настоящую горечь на губах, вроде морской соли, и машинально вытер их рукавом.

А истина и не подумала остановиться. Она продолжила разрастаться, раскрываться, как волшебный цветок, открывая передо мной неведомые прежде грани бытия. Столь же несомненно я понял, что убитая мной в подземелье женщина тоже была беременна – Катя определила это даже не как медик, а просто как женщина, каким-то особым чутьем. И конечно, ничего никому не стала говорить.