Андрей Ерпылев: Кровь и честь

«Э-э!.. — запаниковал Александр: ему уже довелось испытать на себе действие скорпионьего яда и повторять совсем не хотелось. — Чего пристал, черт хвостатый? Сижу здесь спокойно, тебя не трогаю… Пшел вон!»

Увы, телепатическими способностями ядовитый абориген не отличался…

Поручик уже совсем было собрался попытаться подняться на ноги — стреноженным, со связанными руками это было не так просто, как скорпион настороженно замер, покачивая жалом на конце хвоста. А еще через миг кинулся к стене и нырнул в свою норку.

«Уф-ф-ф… пронесло, кажется, — откинулся молодой человек спиной на стену, пытаясь утереть связанными руками пот с лица. — Боится, зараза, русского офицера!..»

Но испугалось зловредное существо, как оказалось, вовсе не пленника…

В хижину вошли еще два посетителя. Один точно был мужчиной: борода лопатой, шерстяной чалпак на голове, туго перепоясывающая бесформенный халат новенькая портупея…

«Не мой ли „Федоров“! — зацепился Саша взглядом за кобуру, казалось, только что вынутую из упаковки. — Да вряд ли… Мало ли оружия в руки инсургентов попало?»

Второй «зевака», судя по фигуре, вроде бы тоже был мужчиной, но лицо его заматывала какая-то тряпка, похожая на паранджу туземок. С чего бы это вдруг?

Владелец «Федорова» чиркнул кресалом и затеплил глиняный светильник, напоминающий соусник с длинным носиком. До этого Бежецкий вполне обходился светом костра, просачивающимся внутрь сквозь прорехи, в обилии украшающие «дверь» (да и сама она была сплетена настолько редко, что больше походила на рыболовную сеть, просвечивающую насквозь), но «ночник» показался привыкшим к полутьме глазам таким ярким, что пришлось зажмуриться.

Это естественное действие почему-то вызвало у вооруженного такой приступ хохота, что он едва не выронил светильник, успокоившись лишь после того, как закутанный шикнул на него, продемонстрировав, кто в парочке за главного.

Знаком велев поставить лампу на земляной пол так, чтобы свет не падал на лицо пленника, закутанный присел на корточки и долго изучал связанного офицера, будто энтомолог, только что отловивший редкостного жука или на диво уродливую гусеницу. На этот образчик живой природы связанный по рукам и ногам Александр сейчас походил больше всего.

«А ведь это европеец, — внезапно подумал Саша, отметив про себя, что любопытствующему субъекту явно неудобна поза, которую азиаты, все до единого, полагают простой и естественной. — Ишь, егозит…»

Ночной гость едва заметно переносил тяжесть тела то на пятки, то на носки.

— Хватит прикидываться, — буркнул он по-французски. — Или встаньте уж, или сядьте по-человечески… Зачем ноги зря калечить?

Закутанный хмыкнул и поднялся на ноги, с видимым облегчением прекратив самоистязание.

— А у вас наметанный взгляд, — похвалил он молодого человека. — В русской армии хорошие офицеры.

По-французски он говорил чисто, но чувствовался акцент.

«Немец? — попытался определить его национальность Александр. — Англичанин? Может быть, может быть… Но точно не русский! Земляка я бы определил легко…»

Европеец обронил несколько гортанных слов, и его телохранитель опрометью кинулся наружу, едва не сорвав циновку окончательно. Вернулся он минуты через две с большой — размером с ведро, наверное — жестяной банкой. Установив жестянку на манер табурета в трех шагах от пленника, он подобострастно смахнул широким рукавом пыль с ржавого донышка и вытянулся у входа. Но европеец явно не нуждался в его присутствии и отослал прочь небрежным жестом руки.

Когда занавесь перестала колыхаться, «гость» прошелся по «камере», зачем-то ковырнув ногтем кирпичи то в одном месте, то в другом, изучил кровлю и только потом, брезгливо застелив «кресло» обширным платком в синюю клетку, вынутым из кармана, уселся, положив ногу на ногу.

— Пыль, — констатировал он. — Всюду пыль… Боже, как мне надоела эта пыль!..

Он отцепил край покрывала, скрывающего его лицо, и небрежно забросил его за спину, решив, видимо, что раз пленник сразу определил в нем европейца — играть в прятки не имеет смысла.

Незнакомец оказался мужчиной в годах — возможно, ему было за пятьдесят, а возможно — только казалось: злое горное солнце и сухой воздух способны состарить лет на десять за несколько месяцев. По крайней мере, двадцатидвухлетнему офицеру он показался настоящим стариком.

Сухощавый, носатый, с лицом, изборожденным глубокими, похожими на шрамы, складками, он живо напомнил юноше Вольтера с известного скульптурного портрета. Еще больше усиливала сходство с философом играющая на тонких губах пришельца улыбка. Только не язвительная, как у прототипа, а вполне располагающая. «Посмотри, какой я славный парень! — будто бы говорила она. — Разве можно мне не доверять?»