Дмитрий Могилевцев - Волчий закон, или Возвращение Андрея Круза

— Все едим, — выговорил пленный хрипло. — Говно. И ежиков.

— Как тебя зовут? — спросил Круз.

— Митя. Митяй. С Вернадского.

— Вернадского… это станция неподалеку?

— Ну. Взорвали ее, — сообщил угрюмо. — Там маманя жила. И семь братанов.

— Семь? А может, и сестры были?

— Тебе чего до баб наших, черный?

— Ты кого черным зовешь, дуралей? — изумился Последыш.

— Все вы черномазые наверху. Люди под землю ушли, а вы, черножопые, остались, жариться без крыши.

— Погоди, — велел Круз. — Все настоящие люди, кого зараза не берет, внизу живут, так? А сверху только уроды, правильно?

Пленник промолчал.

— У вас сколько новорожденных умирает?

— Ты чего, язык проглотил? — спросил Последыш свирепо. — Старшой тебя жалеет, крысу подземную, спасти тебя хочет, а ты понты тут кидаешь?

— Откуда мне знать? — буркнул Митяй. — Рождаются и подыхают, кто их считает? Народу много, жрать на половине станций нечего. Разве что уродов этих.

— А как со счастьем? Ну, когда засыпают и не просыпаются и делать ничего не хотят, улыбаются только?

Митяй ухмыльнулся.

— Говорят, вы их едите?

— Я ж говорил — всякое говно едим. И ежиков.

— Последыш, скажи ему в последний раз, — попросил Круз устало.

— Слушай, ты, — сказал Последыш, сощурившись. — Ты тут понты кидаешь, а ведь ты — никто. Недочеловек. Крыса подземная. Настоящие люди — это те, кто ни солнца не боится, ни высоты, ни холода, ни жары, кто везде может выжить, кто умеет жить. Понял? Ты, крыса, ничего не умеешь, ни бегать, ни драться. Стрелять, и то не умеешь. С пяти шагов в меня не попал. Да если я сейчас тебе пистоль дам, ты со всей обоймы в меня не попадешь ни разу. Знаешь, кто ты? Пустое место. Плесень подземная. Старшой тебя пожалел, потому что он всех жалеет. Все ему интересные — и крысы, и гнилые. Всякая жизнь интересная.

— А ты мне пистолет дай. И посмотрим.

— Развяжи его, — велел Круз. — Дай пээм.

Развязанный, Митяй отошел в угол, потирая опухшие кисти.

— Так где пистолет?

Последыш вынул пистолет, выщелкнул обойму, показал — патроны на месте. Вставил. Швырнул к ногам.

— Давай!

Митяй ухмыльнулся. И вдруг кинулся на пол.

Грохнуло. И еще. С потолка посыпалось. А потом Митяй завопил — тоненько, страшно. Будто заяц в силке.

Кричал Митяй еще с минуту. Потом Круз, подойдя, отвесил ему оплеуху. Митяй замолк, затем заплакал — вздрагивая, подскуливая тоненько.

— Руку ломать не стоило, — заметил Круз, глядя на пухнущее запястье.

— Да я несильно, честное слово. А оно как деревяшка — хрусть. Мы друг дружку сильнее лупим.

В коридоре затопали, и в дверях появились, сопя, мясолицые с автоматами наперевес.

— У нас все нормально, — сообщил Круз. — Разговор с пленным.

— Все нормально, да? Ребята, нормально, — отозвался юноша Григорий из-за спин.

Мясолицые ушли.

— Хочу сказать — мы издевательства над пленными не приемлем, — проинформировал юноша Григорий, — это варварство.

— Он завладел пистолетом. Пытался убить нас.

— Будьте впредь осторожнее, пожалуйста!

— Конечно, — заверил Круз.

— И еще: я попросил бы не умерщвлять пленного до утра. Он должен предстать перед советом, который решит его судьбу. Это наш закон.

— Разумеется.

Последыш хмыкнул.

— Успехов! — пожелал юноша сурово и скрылся.

— Сейчас не будет больно, — пообещал Круз и достал шприц.

Митяй смолк.

— Ну-ну, стрелять не боялись, чего теперь боимся…

— А, — сказал Митяй странно. — А, хы. А-а-а!

— Чего вопишь, придурок? — спросил Последыш и сплюнул.

Митяй замолк снова, задрожал, закрыл глаза.

— Ты говори. Говори, — посоветовал Круз. — Говори, что в голову взбредет. А мы послушаем.

Митяй всхлипнул и заговорил. Он плакал, шмыгал носом, вскрикивал и — говорил, говорил неустанно, боясь оборваться, замолчать хоть на секунду. Круз слушал, кивая, поддакивая, спрашивая коротко — чтобы хоть как-то направить поток слов.

А через полчаса пожалел, что вздумал любопытничать. Сколько раз уже было и сколько раз объясняли, что обычный, средний человек не знает ровным счетом ничего о мире, в котором живет. Знает только крохотный кусок, в котором его жизнь содержится, да и про него рассказать толком не способен. Умение связно рассказать, без лишнего и не отвлекаясь, — детище тысячелетней традиции. В конце концов, в Средние века люди мотались по свету как угорелые, а кто оставил про то рассказы? Пара-тройка школяров, раввинов и монахов. А что уж ожидать от того, кто в своем имени три буквы распознает и тем горд? Этот же тип не из Средневековья, нет. Его народец ракетно ускорился к пещерам. Средневековье проскочили, почти не заметив, и в каменный век не свалились лишь потому, что автоматы под рукой. Сущий ребенок: то хнычет, то хвастает, то грозится, то ноет. И слюни с соплями.