Сергей Палий - Плазмоиды

– А-а… – протянула Маринка, теряя к теме интерес. – Я-то думала…

Эллипсоид миновал верхние слои атмосферы и теперь выходил на стационарную орбиту, проносясь на высоте трехсот с лишним километров над ночной стороной планеты.

– Как здесь красиво, – прошептал Максим, гладя на замысловатые, завораживающие глаз спиральные рисунки циклонов, едва заметные на темной поверхности океанов. – Я еще со времен нашего путешествия на Марс очень полюбил космос. Здесь хочется мечтать. Правда?

Маринка легкомысленно пожала плечами.

Смертельная усталость куда-то исчезала, уступая место безмятежности и легкой философской грусти.

Челнок вышел на орбиту и на время стал искусственным спутником планеты. Он неторопливо вращался вокруг собственной продольной оси, отчего в иллюминаторе постоянно плыл слева направо мудреный рисунок созвездий.

– Невесомости нет, – подметила Маринка. – Но меня все равно подташнивает. Вестибулярный аппарат негодует, сверяясь в мозгах с картинкой, поступающей по зрительным нервам.

– Какая уж тут невесомость, если эта иноземная чудо-посудина без перегрузок нас на орбиту вывела…

– Да, настоящая фантастика. Интересно, когда я наконец окончательно разучусь удивляться?

– Надеюсь – никогда.

Они помолчали. Приближалась дневная сторона планеты.

– Знаешь, Маринка, – сказал Долгов, выбираясь из кресла и становясь перед ней. – Я был таким придурком, когда подозревал тебя в измене и караулил у спортклуба. Помнишь? Ты еще помадой щеку измазала на заднем сиденье машины…

– В тот момент ты был похож на ревнивого подростка. Это мне даже немного польстило, балбес.

Максим долго смотрел на жену, прежде чем продолжить. Он внимательно прислушивался к сбивчивому тиканью двух сердец – единственному звуку, оставшемуся среди космической тишины.

Наконец произнес:

– А я ведь готов вот так лететь и лететь с тобой куда-нибудь в бесконечность. Не оглядываясь. Лететь, пока не кончится время.

Она улыбнулась и тоже встала. Обняла его, положив голову на плечо.

– А как же все то, что останется позади? Друзья, дом, Земля?

Максим нежно погладил ее по мягким агатовым волосам.

– Ты – моя Земля.

Теплые Маринкины слезы упали на его вздымающуюся грудь.

За выпуклым диском росло сияние – это Солнце подсвечивало атмосферу, готовое вот-вот показаться и предстать во всей красе.

Звезды продолжали бежать слева направо.

Понимание приходило к Максиму медленно. Оно словно проверяло, способен ли он принять то, что на первый взгляд могло показаться совершенно безумным. Но это понимание, как ни странно, не пугало его.

Оно просто на порядок расширяло горизонт познания.

Точнее – на сотню порядков.

Солнце наконец выглянуло из-за диска, наполнив кабину челнока ярким жестким светом.

Теперь оно проплывало следом за звездами. С периодом минуты в три-четыре.

Челнок пересек траверз изогнутой линии терминатора и понесся над дневной стороной планеты.

– Марина, – боясь до конца поверить в свое сумасшедшее предположение, проговорил Долгов, – знаешь, что еще мне сказал этот тип в цветастой рубашке…

– Ну?

– У привратников не может быть детей. Они не способны воспроизводить себе подобных.

– И… что с того?

– А то! Помнишь, Торик выдвигал теорию, согласно которой разумные особи плазмоидов не могут размножаться?

Маринка отстранилась и пристально всмотрелась в его одуревшие от умопомрачительной догадки глаза. Выдавила:

– Д-да, помню… Ты к чему клонишь?

– Плазмоиды – не раса. Они – привратники.

Повисла долгая пауза.

Маринка сначала открыла было рот, чтобы возразить, но потом передумала. Она взглянула через его плечо в пустынный космос за иллюминатором.

В небо, которое уже не казалось чужим.

Ведь в нем испокон веков таилось множество тайн и загадок, которые манили людей. И пугали. Очаровывали и ввергали в священный ужас.

Потому что небо всегда позволяло человеку чувствовать себя капельку менее одиноким.

– Боже мой, Максим… Но если это так, если плазмоиды лишь привратники… Какой же должна быть раса, которую они сторожат?

Из-за левого края иллюминатора показался ослепительный диск Солнца. Древнего безмолвного пращура нашей планеты, согревающего жизнь. Со времен первых одноклеточных по сей день.

Максим посмотрел в его раскаленное око, прижал к себе любимую и сказал единственно верные слова:

– Раса, которую они сторожат, должна быть великой.