Михаил Бычков - Подземка

– Вы верующий человек? – спросил я.

Доктор кивнул:

– А что, не похоже?

Я пожал плечами.

Он засмеялся:

– Я верующий, причем давно, задолго до всего этого. Обычно профессия делает врачей циниками, но даже внутри самого отъявленного скептика живет вера. Если кто-то скажет вам, что он Фома неверующий, пропустите его высказывание мимо ушей. Вас обманывают.

Меня пробило на философию:

– Но почему поверхность превращает нас в каких-то тварей? Где эта забота, о которой вы говорите.

– Возможно, тут как в Библии: поверхность, как и душа человеческая, – поле битвы нескольких сил. Пока побеждает темная, но рано или поздно добро возьмет верх.

– Похоже на сказку.

– Это моя точка зрения. Если у вас ко мне больше ничего нет, я, с вашего позволения, чуток вздремну. Операция была не из легких. Устал как собака.

Я вздрогнул. Намек понятен, не дурак.

– Простите, что помешал. Я ухожу.

Я вышел из вагончика лазарета и остановился на перроне. Действие артефакта оказалось кратковременным, или, может, на Дока он влиял намного сильнее.

Прошлое снова обухом ударило по голове. Жаль, не курю. Стало не по себе из-за дурацкой, в сущности, гибели друга. Но, окажись я на его месте, наверняка поступил бы точно так же. Пусть покоится с миром.

Тут я вспомнил, что у Белых осталась маленькая дочка. После смерти родителей вряд ли кому-то до нее есть дело. Еще один голодный рот и обуза. В другую семью ее не возьмут. Люди давно уже стали практичными и черствыми. По себе сужу. Вроде не сволочь последняя, остатки порядочности наблюдаются, но взвалить ответственность за дитенка не смогу.

Медсестра, выносившая тазик с постиранными бинтами, подсказала, где надо искать девочку. Ее, как и других малолетних сирот, отправили к Кабанихе – пожилой тетке, когда-то работавшей воспитательницей в детском саде.

Ребятишки возились на паласе с игрушками. Сироток хватало, постепенно количество их росло. В сущности, если разобраться, почти все мы остались сиротами. Проклятая война отняла у нас все, кроме жалкого подобия жизни, лишив в первую очередь семьи. Война разрушила наш мир, иссушила наши души.

Я давно выработал в себе здоровый цинизм, привык глядеть на вещи через призму отстраненности, иначе просто не смог бы жить дальше. Обычно это помогало, однако видеть детей, навсегда лишенных родительского тепла и ласки, выше моих сил. Я нервно сглотнул.

Дочке Игоря – Наташе – было лет шесть. Она играла в куклы, одну из которых я узнал сразу: сам принес с поверхности.

– Дядя Саша. – Девочка поднялась с колен, подошла ко мне, уткнулась носом в мою куртку.

Мы были хорошо знакомы. Я доставал ей наверху игрушки, что-нибудь из еды.

Она уловила мое настроение. Дети это умеют.

– Ты чего такой грустный, дядя Саша?

– Разве?

– Я вижу. Ты обычно веселый, смешишь меня. А сегодня грустный.

– Сегодня я немного устал, а завтра, вот увидишь, снова буду тебя смешить.

Девочка подняла голову. Я погладил ее по макушке. Надо было что-то сказать, но что? Я не мог произнести ни слова. Язык словно прилип к нёбу. Жалость сдавила сердце тисками.

– Вы все уже вернулись? – заглядывая мне в глаза, спросила малышка.

– Да, совсем недавно.

– А мой папа… он где?

Я содрогнулся. Как объяснить такой крохе, что ни папы, ни мамы у нее больше нет.

– Он… он, – запинаясь, заговорил я, но девочка прервала мои мучения.

– Он вместе с мамой, наверху, – с гранитной уверенностью сказала она.

– Где? – не сразу сообразил я.

– Он ушел к маме на небо. Так и должно быть. Папа всегда любил маму, а она его.

– Все верно, солнышко, – грустно произнес я. – Они ушли на небо. А еще твои папа и мама очень любили тебя.

– Я знаю, – кивнула девочка. – Придет время, и мы встретимся. Я пойду еще немного поиграю… Можно, дядя Саша?

– Можно, конечно, – на автопилоте произнес я.

Воспитательница отвела малышку на палас, вернулась ко мне.

– Наташа очень умная девочка. Все понимает. Иногда мне кажется, что дети мудрей нас, взрослых. Они бы никогда не допустили всего этого. Теперь вам стало легче?

– Немного, – вздохнул я.

– Признаюсь, что я живу до сих пор только из-за детей, иначе давно бы наложила на себя руки, – с тоской в глазах сказала женщина.

– Чем вы их кормите? – спросил я, чтобы сменить тему.

Воспитательница грустно вздохнула. Понятно, никто не думает о будущем, всех интересует только текущий момент. Пожалуй, оно и верно. Иначе под землей свихнешься. Я столько раз ловил себя на мысли, что как только начну размышлять о всякого рода перспективах, так потом хожу сам не свой, спасаюсь лишь самогонкой, а так и спиться недолго. Нет, нынешнее существование к философии располагает мало.