Сергей Кузнецов - Мраморный рай

Литератор и член Совета Дима сочинял короткие рассказы о любви и жизни людей до Катаклизма. Писал их от руки в старых тетрадках. Рассказами зачитывалась вся колония, особенно женщины.

Бывший повар из французского ресторана (это он предложил Скрынникову попробовать изготовить шоколад — и ведь получилось же!) первые несколько лет старался удивлять колонистов кулинарными изысками, состряпанными чуть ли не из топора — из безвкусных местных продуктов и отставных консервов… Но потом кем-то из Совета ему было поставлено на вид: не выпендривайся, парень, не до деликатесов сейчас, готовь просто и экономно, шикарных вкусовых качеств никто от тебя не ждет.

Женский парикмахер, оказавшийся в убежище в числе первых, в два счета освоил мужские прически и все эти годы прилежно и аккуратно стрижет всех, кто к нему обращается, в том числе караванщиков… Их-то что стричь — или наголо, или полубокс. Не перед кем красоваться.

В общем, каждый применял в новой жизни все, что знал и умел.

По приспосабливаемости человек даст фору всем остальным животным.

Раз выжили, раз свела судьба — стали выстраивать друг с другом отношения.

Не имевшие пар — находили, начинали жить вместе, рожали детей.

Работали, сплетничали, интриговали против соседей, обзаводились друзьями и недоброжелателями.

В общем, жизнью не назвать, но существованием — вполне.

Держались любовью, инерцией и мечтой, что однажды смогут вернуться на поверхность.

Молились, чтобы этот день наступил как можно раньше, чтобы хоть сколько-нибудь колонистов… или их потомков смогли увидеть свет солнца.

И по сей день молятся.

Три дня спустя, во время дежурства Полины, раненый, принесенный караванщиками, впервые открыл глаза. Полина немедленно вызвала Хирурга.

Тот прошелся дозиметром по телу раненого — прибор ни разу не пискнул. Измерил давление: 90 на 60, пониженное. Склонился над мужчиной.

— Вы меня слышите? — четко выговаривая слова, спросил он. — Кивните, если слышите…

Никакой реакции. Взгляд мужчины был отсутствующим, словно стеклянным.

— Мне не дает покоя один любопытный факт, — повернувшись к Полине, сказал Хирург. — В ту ночь, когда мы вытащили из него этих насекомых… Я еще проверил двух дозиметром, прибор сходил с ума… Я прошел дозиметром над раной парня, показатели тоже были невеселые… Но в тот момент, когда я достал последнюю тварь, наш пациент выгнулся дугой и заорал…

— Мне еще Дениска привиделся в коридоре…

— Да-да… Но там ведь никого не было?..

— Конечно, нет. Я и у сына потом спросила. Он сказал, что не выходил из бокса. Спал.

— Так вот, — продолжал Хирург, — я напоследок опять проверил дозиметром нашего героя. Уровень упал. Я еще подумал, что прибор забарахлил. А сейчас радиации совсем нет! Но ведь не могло такого быть, чтобы я вытащил зараженных насекомых, а вместе с ними удалил радиацию, это нонсенс! К тому же… Мне кажется, они занесли на своих жвалах в тело парня какой-то яд, и он вообще не должен был выжить…

— Сильный организм? — предположила Полина.

— Чаю, — вдруг сказал за их спинами хриплый низкий голос.

Оба резко обернулись. Человек по-прежнему лежал без движения, его глаза невидяще пялились в потолок.

Хирург подошел и снова наклонился над его лицом.

— Что вы сказали? — спросил он и вдруг понял, что раненый смотрит прямо на него.

— Чаю, — хрипло повторил тот. — Между «купчиком» и «чифирем»… — и медленно прикрыл глаза.

Хирург выпрямился и посмотрел на Полину.

— О чем это он? — спросила та.

— Кое-что проясняется… — пробормотал Хирург и снова взглянул на раненого. — А пациент-то наш в прошлом — сиделец!

— Кто?

— Уголовник. Был в местах заключения. Жаргон выдает. На зоне «купчик» — это, по нашим с тобой меркам, очень крепкий чай. А «чифир» — последняя степень крепости, достигалась путем вываривания высококонцентрированной заварки. Там у ребят были свои технологии…

— Вы-то откуда все это знаете? — хмыкнув, спросила Полина.

— Поживи с мое… А татуировок у него почти нет, похоже, к ворам в законе отношения не имеет. Одна только, — он указал на могучее плечо, выползшее из-под простыни, с полустертой синей надписью «MAX».

До конца дня раненый больше в себя не приходил.

А ранним утром следующего скончался один из первых жителей колонии, старик, лежавший в соседней крохотной палате.

Иван Трофимович чах и болел весь последний год — или делал вид, разобраться удавалось не всегда. При всем жизнелюбии и активности, почти не уменьшавшихся все годы жизни в колонии, Иван Трофимович, в свои шестьдесят четыре года, начал жаловаться на головные боли, рези в животе, стал мало есть и двигаться, то и дело пропускал работу и дежурство у ворот. Его обследовали и ничего угрожающего не нашли. Когда появились подозрения, что он филонит, с ним несколько раз говорил Сергей и даже вызывал к себе Верховный. Ивана Трофимовича пытались штрафовать, урезать рацион — не работаешь, значит, будешь меньше есть!