Андрей Ерпылев - Выход силой

– Я пришел! – донеслось снизу, и полковник вздрогнул всем телом.

Перед помостом, как и вчера, опираясь на шпагу, стоял Князев. Чуть более бледный, чем вчера, но по-прежнему уверенный в себе и спокойный. Только по острию стекали медленные, как расплавленная смола, черные капли…

– Что же ты стоишь там? – голос Середина звучал спокойно. – Поднимайся сюда, и начнем. Зрители уже заждались.

Поднимающегося по лестнице старшину качнуло, и Балагур довольно улыбнулся.

А бойцы уже обнажались перед боем.

– Да ты ранен, Князев, – Батя прищурился, кивнул на окровавленный бок, от которого его противник, морщась, отдирал присохшую одежду. – Это уважительная причина для переноса боя.

– Царапина, – Игорь, перебросил пропитанный кровью ком одежды через канаты и выпрямился. – Я готов.

Длинный порез на ребрах обильно кровоточил и, видимо, доставлял старшине немало страданий, но рана была не слишком серьезной. По крайней мере, в бойцовскую стойку он встал уверенно.

– Бой будет происходить в три раунда… – начал было Калатозов, но президент оборвал заготовленную речь:

– Никаких раундов. Бьемся до победы. Кто не сдюжит, его проблемы.

– Николай… – начал было Балагуров, но в ответ последовал хорошо знакомый ему рык:

– Все с поля!

И бой начался…

Федотов заранее занял удачную позицию, с которой открывался отличный вид на ристалище. Винтовка была собрана, установлена на штатив, заряжена. Через мощный прицел можно было разглядеть даже волокна на канатах, огораживающих ринг. За то, что его не видно со стороны, майор был уверен – эта позиция была его давним секретом. Жаль, что за ропотом волнующихся зрителей, ничего нельзя было расслышать. Да это особенно и не требовалось.

Киллер видел, как появился «клиент», главный герой предстоящего действа, как сбросил одежду, оставшись в одних видавших виды камуфляжных штанах и разбитых «берцах». Видел струящуюся по раненому боку широкую полосу крови…

«Где это он так? – невольно подумалось Федотову. – Видать, Балагур не только моей помощью решил подстраховаться. Зараза… Вечно он так».

Шум толпы усилился – бой начался.

Середин, не размениваясь по мелочам, сразу пошел в атаку, заставив соперника отступить к канатам. Бой велся голыми руками – никаких перчаток. Кулаки мелькали безостановочно.

Князев едва успевал парировать удары, направленные в голову и корпус. Гомон зрителей стих и, в напряженной тишине, майору отлично было слышно сопение бойцов, резкие выдохи в момент ударов и характерный звук блоков. Оба хорошо знали дело, и ярость президента разбивалась о хладнокровие Князева. Оставалось только догадываться, на сколько их хватит, и кто первым начнет делать ошибки.

Федотов выдохнул, положил палец на спусковой крючок.

Перевел прицел на Балагура.

Балагур – с расстояния в сто с лишним метров – смотрел точно ему в глаза.

Ждет. Как только Батя дрогнет, полковник поднимет большой палец вверх, и Федотов казнит зарвавшегося пацана. Надо было и раньше это сделать. Прямо в той злополучной экспедиции, пока Князев рубил тростник. Балагур так и предлагал, но Батя уперся. Говорил, что сын за отца не в ответе.

А надо было прикончить его тогда, в тростнике. Выстрелом в затылок.

Убить и забыть. Как они прикончили почти два десятка лет назад его отца.

И вдруг Федотов словно увидел профессора. И был он таким, когда Федотов видел его живым в последний раз – окровавленным, уничтоженным.

Это для обычных первомайцев, для массы, для толпы, помнящей справедливого и человечного лидера, он просто пропал без вести, оставив плоды своих трудов и добрую память о себе. Для них троих, спаянных круговой порукой, кровью спаянных, он оставался жив. Как нарыв на душе, как заноза, которая вроде и не беспокоит особенно, но которую не вытащишь. Он жил вместе с ними, с их больной совестью. И с возрастом, со временем, разрастался в ней, как раковая опухоль.

Перед майором из темноты и пустоты, как старинный фотоснимок, все четче проявлялось залитое кровью лицо умирающего Князева, его похожий на клекот шепот. Слова можно было услышать, только склонившись к запекшемуся рту и чувствуя на щеке мельчайшие брызги крови, вылетающей с дыханием из пробитых сломанными ребрами легких – его страшную улыбку, проступившую на треснувших, с дрожащими алыми каплями, губах… С ней он и умер тогда, а они все никак не могли остановиться и месили, месили, месили кулаками и ногами безвольное тело, окончательно лишая его сходства с человеком. Прерывались на несколько минут, чтобы глотнуть водки, не опьяняющей отупевший от ужаса содеянного мозг, и снова возвращались к бесполезному уже делу, мстя мертвому человеку за свои ошибки.