Дмитрий Матяш - Z.O.N.A. АТРИум

— Дык… Кэмел, разве я не говорил?

Улыбка на лице Лаваша сменилась выражением растерянности и непонимания.

— Кэмел?

— Да. Я думал, вы знаете. — Профессор поставил посуду в мойку, сполоснул руки и пошел одеваться.

— Куда вы собираетесь, профессор? — спросил его Лаваш.

— Как куда? — удивленно захлопал ресницами Герцен. — Вы меня что же, невнимательно слушали, милок? Система защиты, помните? Вам никогда его не взять без меня. Так что я с вами. В тайгу.

Человека, который приставил к его затылку холодный, привинченный к стволу «глока» глушитель, Кудесник не знал и, возможно, даже никогда не встречался с ним, но чтобы понять, откуда он и что ему нужно, этого и не требовалось. Длинная, поблескивающая матовым светом рубашка, сшитая кевларовой нитью в виде мелких колечек (скорее с целью показать принадлежность к древней культуре, нежели для эффективной защиты), могла принадлежать только одному клану средней полосы. Модернизированные «кольчуги» не носил никто, кроме «монголов». С убитых в бою «узкоглазых» могли снять все, даже носки и трусы, а вот их униформу отказывались подбирать даже отъявленные барыги, которые обычно сгребали все, на что можно было выменять хоть один патрон. Одежда «монголов» Атри была все равно что футболки клуба студенческих «ботанов» «Альфа-Бета-Гамма» на рок-фестивале. Разве что болотники за неимением ничего другого могли не побрезговать этой тяжелой одеждой. Тем не менее сами «монголы» свою «модерн-кольчугу» ценили и почитали так же, как и клинки, производимые их почти легендарным мастером катан Хао, и совершенно не понимали, почему над ними за глаза смеются вольные бродяги.

Их было около десяти-двенадцати человек, но, судя по следам боя, оставшимся на одежде и лицах, можно было предположить, что в начале пути их было в два раза больше — хан мог не пожалеть и пол-армии ради такой миссии.

Все на одно лицо — желтоватый оттенок кожи, почти одинаковая прическа, одинаковый разрез глаз, можно было подумать, что они все либо братья, либо клоны. И только разный возраст и наличие так называемой «монголки» — сросшихся в сплошное кольцо усов и бороды — отличало их одного от другого.

Но вот некто, стоявший рядом с ними, имел совершенно четкие черты лица европеоидной расы.

— Извини, дружище, — почти виновато пожал плечами Мирон. — Каран-Ямы больше нет, и нам с Семенычем-старшим нужно было думать, куда пристроиться. — Он нервно гоготнул. — Ребята, — он кивнул на «монголов», — сказали, что в Фартане как раз нужен кладовщик по оружию с опытом работы, а Семенычу обещали помочь в постройке нового трактира на их территории. Не злись, Кудесник, ты ведь все равно смертник, они же тебя по-любому нашли бы, разве ты не понимаешь? Куда бы ты ни подался, тебя все равно найдут, ведь заманчивое сообщение о твоей поимке постоянно мелькает в сети. А нам-то еще жить с Семенычем, мы-то никому дороги не переходили…

— Ну ты и говно! — бросила Лена, выглянув из-за Кудесникова плеча.

— Хватит! — рявкнул «монгол», который держал Кудесника на мушке. — У нас нет времени на болтовню. Бросай оружие и выходи из подвала, Кудесник. — Он обернулся к своим: — В наручники его и эту девицу, живо.

Звягинцев выбрался из подвала и оказался под прицелом тяжелого взгляда из-под густых бровей. Внешность командира впечатляла: крупный нос, широкая нижняя челюсть и черная, как смола, козлиная бородка, нешуточная мускулатура, мрачное выражение лица и короткая стрижка под совсем невоенного вида круглой шапкой.

Нельзя сказать, что Звягинцев не предполагал, что в скором времени ему придется столкнуться с «монголами». Пятый день после смерти любимого Айкарова сына Хаима был бы бонусом к его необыкновенно продолжительной жизни, но что появление «монголов» в столь ранний час произойдет с подачи тех, кому он прошлой ночью помог спастись… нет, такого он не ожидал. И если улыбчивый шалопут Мирон с самого начала не вызывал у него доверия, то предательство Семеныча-старшего — человека, похожего на преданного родине партизана, который скорее примет смерть, чем выдаст кого-то из своих, — было ударом ниже пояса.

Старик стоял в сторонке, так, словно отрицал свою причастность к происходящему, и лишь по его потускневшим глазам было видно, что грызет его совесть, до крови и мяса грызет, делая похожим на человека, который вытащил кошелек у отца многодетного семейства, уснувшего после тяжелого дня в вагоне метро, и потом осознал, что натворил. Но жалости бывший владелец бара к себе не заслуживал. Здесь правила, как уже однажды упоминалось, просты. Предал — значит снискал себе смерть, и все равно, какие чувства угрызения ты переживал по этому поводу.