Михаил Успенский - Остальное - судьба

— Игорь Кузьмич, здравствуйте, — поклонился Печкин.

Академик взглянул на него с явным неудовольствием:

— Не имею чести знать…

— Ещё как имеете, — сказал Печкин. — Года три назад я делал статью для «Русского натуралиста» про вашу комиссию по лженауке. И встретить вас в очереди на приём к гадалке ну никак не ожидал… Вы, помнится, так негодовали тогда, так шарлатанов обличали, покруче покойного Гинзбурга!

— А-а, это вы, — сказал Брыксин с ещё большим неудовольствием. — Ну, Домнушка не совсем гадалка, она, скорее, феномен, достойный изучения…

— Это вы своим коллегам доказывать будете, — сказал Печкин. — Они вас живьём съедят…

— Зубы обломают, — высокомерно сказал академик. — Оказывается, вы дешёвый шантажист, а мне тогда показались вполне здравомыслящей и образованной личностью… И статья получилась довольно грамотной и толковой, без ляпсусов…

— Игорь Кузьмич, — сказал Печкин. — Понимаете, нам очень надо туда пройти. Не для сенсации, а по делу. Очень важному делу.

— Если вам деньги нужны, так не дам я вам денег, — сказал академик. — Хрен вам, молодой человек. Во-от такенный!

И даже показал, какой именно.

— Денег мне не нужно, — сказал Печкин. — Мне туда нужно. За ворота. А вот у меня есть кое-что, что могло бы вас заинтересовать.

— И что именно? — ухмыльнулся учёный.

— Артефакт, — сказал журналист.

— Эти артефакты, — сказал академик, — в мою лабораторию тащат ящиками. Настоящий — один из ста. Учтите, я год проработал на Янтаре…

— У меня настоящий, — сказал Печкин.

— И что же это?

— «Обратка», — сказал журналист. — Настоящая «обратка». Он вытащил из-за пазухи коробочку и открыл её.

Глаза Игоря Кузьмича загорелись тревожным пламенем. Он схватил коробочку и впился взглядом в её содержимое.

— Траченная? — сказал он.

— Только дважды, — сказал Печкин. — Поневоле пришлось…

— Давно вынесена из Зоны?

— Два дня, — сказал Печкин. — Видите — ещё искрит. И вибрация чувствуется… На стенд её надо, пока не сдохла.

— Сколько хотите? — сказал академик дрожащим голосом.

— Мы родной науке не вороги, — сказал Печкин. — Гусары денег не берут-с. Я же сказал — нам нужно туда пройти. Поэтому давайте осуществим трансфер — вы отдаёте мне своё место, я вам артефакт… Это здесь возможно — продать очередь?

— Ещё как возможно, — торжествующе сказал академик. — Тут есть ребята, которые только этим и кормятся, как барыги возле театра на Таганке — впрочем, вы вряд ли можете это помнить. И даже мы, бедные студенты, этим порой промышляли… Где вы её взяли?

— Знакомый сталкер подарил, — честно сказал Печкин.

— Царский подарок, — сказал академик. — Что значит разоблачение какой-то Домнушки по сравнению с Нобелевкой?

В приёмной предсказательницы посетителей встречал огромный портрет крошечной скрюченной старушки, закутанной в пёструю индийскую шаль и сидящей в инвалидной каталке. За спиной старушки были изображены самые яркие представители российской элиты, перечислять которых уже с души воротило — потому что они и так мельтешат везде, тогда как мы с вами практически нигде.

Элитные рыла сияли: видимо, бабуля только что всем им предсказала долгую счастливую жизнь — то есть ещё дольше и счастливее, чем они уже имели. Новые назначения, новые месторождения, новые ангажементы, новые гранты, новые откаты…

Вдоль нижнего края полотна шли буквы:

РУССКАЯ ВАНГА ВИДИТ ТЕБЯ!

И помельче:

«Фотографировать запрещается».

Очеса у старушки были не нарисованные — в полотно художник-новатор смело вставил стеклянные глазные протезы, отчего зрителю становилось страшновато.

Печкин отметил про себя, что для последнего визитёра на картине нет места. Интересно, кого-нибудь придётся замазать? И кого именно?

Ковёр под ногами — повышенной ворсистости, по нему даже ступать было неловко. С потолка свисала роскошная хрустальная люстра из семи ярусов. Пройти под люстрой мог бы разве что Киндер, и то пригнувшись, поэтому её обходили.

Зато вдоль стен тянулись ряды простых деревянных откидных кресел — как в старых кинотеатрах. Оттого вновь приехавшие випы вынуждены были сидеть плечом к плечу — даже те, кто в жизни бы не присел с вынужденным соседом на одном гектаре. Русская Ванга стремилась уравнять всех. Посетителю должно быть неудобно, как сказал один литературный персонаж, иначе какое от него удовольствие?

Кое-кого из бомонда журналист знал лично и даже хотел подойти, но Майор показал ему кулак.