Валидуда Анатольевич - На задворках галактики

И вот, выслушав капитана, Хельга поняла, что петля вокруг базы затягивается всё туже и туже. Скоро, очень скоро велгонцы добьются своего. Уже сейчас стало опасным воздушное сообщение с "большой землёй", три дня назад был сбит транспортный вертолёт с грузами. Того и гляди велгонцы обнаружат взлётно-посадочные площадки и намертво перекроют сообщение с Новороссией. Всё что могла сейчас Хельга сделать – это начать потихоньку эвакуацию базы. С разрешения Хромова, она сократила персонал за счёт трети состава вольнонаёмных техников и учёных, а также распорядилась вывезти часть ценного оборудования. Однако начать полную эвакуацию она не могла, Краснова и Хромова интересовал Ключ, а значит база должна продержаться до окончания рейда в земли Съёрху. Продержаться не смотря ни на что. И Краснов, и Хромов обещали помочь. Что они там у себя в Светлоярске задумали, Хельге оставалось только гадать, но зная старика, она не сомневалась, что скоро велгонцам станет не до поисков базы. Хотя бы на какое-то время.

Хельга отпустила Харламова и когда тот ушёл, долго сидела в задумчивости. Потом набросала текст шифрограммы и отправилась в медблок. Там она рассчитывала ознакомиться с результатами вскрытия принесённого проходчиками трупа. Трупа очень живучего и приспособленного к Пустошам модификанта, чьи мёртвые глаза бессмысленно таращились на прозектора чёрными зрачками без радужек. Глаза точь-в-точь как описанные побывавшим на базе беглым военнопленным офицером Масканиным.

Светлоярск, 02.11.153 г. э.с.

Пустота. Полное абсолютное ничто. Должно быть, такова и есть на самом деле смерть, истинная смерть, каковой её представляют атеисты.

Страшное небытие. Но почему-то продолжает теплиться искорка сознания. Почему? Почему эта искорка продолжает быть, когда ей положено угаснуть навсегда, раствориться в великом НИЧТО? Когда это началось? Когда искра вдруг осознала себя? Осознала как слабо уловимую частичку себя прежнего? едва-едва сцементированную в бесконечности небытия силой, непредставимой и непознаваемой. Даже не частичку, а намёк на неё. Слабая искорка почти развоплощённого сознания. Так когда же началось самоосознавание? День назад? Год? Век? Или… Или века?

Ужас. Страшный всепоглощающий, неизбывный ужас оттого, что нет никаких ориентиров. Нет вообще ничего. Ни воздуха, ни температуры, ни света, ни звуков, ни направления, ни времени, ни мрака. То, что вокруг – сложно даже и со мраком соотнести. Нет таких органов чувств, что могли бы воспринять господствующее вокруг небытие.

Позже, много позже слабая искорка метущегося сознания вспухла от нежданно хлынувших обрывков памяти. Жуткий информационный голод сердито оскалился и отступил под натиском всё затопивших воспоминаний. Порой бессвязных, порой сложенных в единую последовательную цепь событий и действий. Да, теперь она знала кто она. Вспомнила многое, включая и то, что вовсе не хотелось бы вспоминать. И поняла, что окружающее её ничто – её собственное восприятие смерти.

А потом спустя быть может дни или даже годы она стала сомневаться в собственной смерти. Она получила возможность мыслить и осознавать себя. Разве это смерть? Ей стало казаться, что это нечто иное, нечто совершенно иное.

Свет, внезапный и пугающий, но в то же время и дающий быть может тщетную, но надежду, свет резанул по глазам. Глазам?

Размытое пятно долго, очень долго приобретало очертания прозрачного препятствия. Всё поле зрения сфокусировалось на этом прозрачном препятствии, пока наконец ни пришло понимание, что это стекло. Бесцветное, в мелких засохших брызгах. Позже поле зрения расширилось. Сверху – всё то же стекло, как и слева-справа. А вот снизу, словно горизонт в далёкой и в то же время близкой перспективе, проявилась вода. Нет, даже не вода, а прозрачная жидкость. Следом появилось ощущение чего-то мешающего, что вроде бы и не грубо, но всезаполняюще проникло (или всегда там было?) в ноздри и дальше в носовые пазухи.

Появился зуд. Почти нестерпимый, гуляющий по вискам, затылку и макушке. И постоянный по всей шее.

А ноги? Руки? Они не ощущались вовсе. И всё, что ниже зудящей шеи тоже не ощущалось.

Она судорожно вздохнула, чтобы закричать от испуга. Но не смогла. Не было даже привычного ощущения вдоха. Ужас, что обуял её, когда в грудь не проник воздух, но всё же проник (ведь куда-то же он проник, если получилось выдохнуть?), ужас сковал волю и ударил приступом резкой тишины и давящих стеклянных стенок.