Кит Ломер - Жил-был великан

— У тебя есть ее изображение?

— Нет, ее образ хранится в моем сердце.

Он сказал это как само собой разумеющееся, будто это была какая-то ритуальная фраза. Интересно, подумал я, каково это — быть последним представителем своего народа. Но спрашивать его об этом не стал. Вместо этого я спросил:

— Но зачем тебе это нужно? Жить здесь в одиночестве?

Он уставился на ледяные скалы.

— Здесь мой дом, — наконец, сказал он.

Еще один машинальный ответ, за которым не скрывалась никакая мысль. До него просто никогда бы не дошло. Ему даже и в голову никогда не пришло бы, как он мог бы заставить доиться слезами и наличными несколько миллиардов голодных до сенсаций обывателей.

Самая настоящая невыдуманная мыльная опера. Конец пути. Тупик. Бедняжка Джонни Гром, такой отважный и такой одинокий…

— А тебе зачем это нужно… то, что ты делаешь? — вдруг спросил он.

Я почувствовал, что внутренности мои как будто сжала невидимая рука.

— Что ты имеешь в виду? — я выдавил это сквозь зубы, а в это время моя рука уже сжимала кратерный пистолет, мгновенно выскочивший из рукава.

— Ведь ты тоже живешь один, Карл Паттон. Ты правишь кораблями космоса. Ты постоянно в одиночестве и постоянно испытываешь трудности. Вот хотя бы сейчас — ты готов отдать жизнь за своих товарищей.

— Никакие они мне не товарищи, — огрызнулся я. — Они — просто оплаченный груз, и только. Не доставишь — ничего не получишь. И я вовсе не собираюсь отдавать жизнь. Я просто совершаю прогулку для моциона.

Некоторое время он испытующе глядел на меня.

— Мало кто решился бы подняться на Куклэйн в это время года. Тем более, не имея на то веских причин.

— У меня-то причина достаточно веская. Целых сорок тысяч причин.

Он как-то слегка улыбнулся.

— Ты многолик, Карл Паттон, так мне кажется. Но ты отнюдь не глуп.

Я сказал:

— Давай-ка трогаться. Прежде, чем я получу свои законные, нам еще ходить и ходить.

Теперь Джонни Гром шел легким шагом, который казался ему приемлемым для меня.

Собака, казалось, начала нервничать, то и дело задирая нос к небу и принюхиваясь, а затем снова уносилась вперед. Я с легкостью поспевал за ним, сопя и отдуваясь на подъемах и довольно естественно стараясь отдышаться на привалах.

Все это я делал очень осторожно, чтобы не показать, как мне на самом деле легко, и в тоже время стараясь не наводить великана на мысль, что мне такой темп не под силу.

Мало-помалу я стал прибавлять шагу и, наконец, мы уже двигались со скоростью более четырех миль в час. Такая скорость хороша для небольших прогулок при земном притяжении и по ровной дороге.

Здесь, чтобы выдержать такой темп в течение даже недолгого времени, нужно было бы быть настоящим атлетом. В то же время для меня с моими пьезоэлектрическими мускулами, принимающими на себя основную долю нагрузки, такая скорость была нипочем.

Мы остановились перекусить. Здоровяк извлек из мешка хлеб, сыр и бурдюк с вином и отвалил мне порцию, которой вполне хватило бы на двоих. Я съел большую часть, а остальное отправил в специальный карман для отходов, расположенный на плече скафандра, когда мой сотрапезник отвернулся. Когда он расправился со своей порцией — ненамного большей, чем моя — я поднялся на ноги, давая понять, что того же жду и от него. Он даже не пошевелился.

— Теперь мы должны отдохнуть часок, — заявил он.

— О'кей, — отозвался я. — Только отдыхать тебе придется в одиночестве. Меня ждет дело.

Я пошел прочь, шагая по пятнистому снегу, и отошел уже шагов на десять, когда мимо меня галопом промчалась гигантская шавка, развернулась и преградила мне дорогу. Я попытался обойти ее справа, но пес снова встал на моем пути. То же самое произошло и при левом повороте.

— Отдохни, Карл Паттон, — произнес сзади Голиаф. Он улегся на спину и заложил руки под голову, закрыв глаза. Что ж, ладно, если я могу не давать ему заснуть. Я вернулся и сел рядом с ним.

— Глухомань здесь, — сказал я. Он ничего не ответил. — Такое впечатление, что здесь отродясь никто не бывал, — добавил я. — Даже мятой жестянки из-под пива не видно.

Это тоже не возымело успеха.

— Чем, интересно, ты кормишься здесь? — спросил я. — Из чего делаешь сыр и хлеб?

Он открыл глаза.

— Из сердцевины дерева-друга. Ее или размалывают в муку или делают массу и сквашивают.

— Неплохо, — заметил я. — Но уж вино-то наверняка привозное.

— Вино нам дают плоды того же самого дерева, — он так произнес это «нам», словно дома его ждала жена, шестеро ребятишек и недочитанная книга.