Валидуда Анатольевич - Время Обречённых

– В контрразведку повели… – послышалось из очереди.

– Снова вешать…

– Цэ ж шпикулянт… Гля, яка шуба на ём! И цацки як на показ выставыв… Сука…

– Кутепов уже за спекулянтов принялся?

– Натурально, как в Новороссийске их развешивал…

Когда подошла Любина очередь, она сунула в руки унтер-офицера документы. Стоявший рядом солдат с почему-то не чёрно-красными как у всех погонами, а с простыми зелёными с буквами "К" по центру, подхватил её чемодан и поставил на телегу, жестом пригласив раскрыть.

– Куда следуете? – учтиво поинтересовался унтер-офицер, придирчиво рассматривая документы.

– В Харьков… Службу искать…

– И кем же?

– Могу прачкой, могу швеёй.

– А жильё у вас, простите, в городе имеется?

– Здесь в Курске?

– Да.

– Квартира осталась от папеньки. Три комнаты…

– Эх… что ж вы в Харьков-то? Нешто здесь нельзя никак?

– А как? Прачечную, где я служила, снарядами разбило. Есть нечего. Менять уже тоже почти нечего…

– Погодите, барышня, – унтер повернулся и махнул кому-то рукой и на миг распахнулся отворот его шинели, показав тельняшку под расстёгнутым воротом солдатского кителя.

Люба ойкнула и зажала ладонью рот. Но унтер, кажется, этого не заметил. Девушка оторопела, не понимая, как среди корниловцев мог оказаться матрос, с которыми белые вели взаимно ожесточённое истребление. Да и сама она была свидетелем матросского разгула – команды бронепоезда, неделю стоявшего в Курске. Расстрельные рвы до сих пор раскапывают после них. Ей сильно повезло, что всех соседей, кто знали о её папеньке-околотничем, до этого чрезвычайка на бойню забрала. Новые жильцы были все пришлые и не совали нос в её происхождение. Тут ведь то, что отец из крестьян и отставной солдат четвёртого срока для Чека значения не имело, в полиции служил – значит враг. А ей светило попасть в заложники, из-за чего Люба не раз подумывала о самоубийстве. Заложники никогда не возвращались, да и схватить могли прямо на улице, причём не важно какого пола, происхождения и возраста. Когда русская армия первый раз Курск взяла, во дворе одного только особняка где размещалась чрезвычайка, выкопали свыше тысячи трупов. Толпы родственников хлынули искать родных и многим становилось дурно до беспамятства, при виде изуверски истерзанных тел и пыточных застенков. Потом ОСВАГ в газетах писал, что в окружных деревнях замучены старосты и все те, кто посмел возмущаться их казнями, а изувеченные трупы долго не разрешали убирать с улиц для устрашения. В Курске чекистские бойни ещё не сильно свирепствовали, беженцы из Харькова и Киева, кому не удалось вовремя уйти на Юг России, рассказывали просто невозможно жуткие вещи про красный террор…

– Вы, сударыня, обдумайте вот что… – обратился к ней унтер. – Не желаете ли пустить на постой офицеров? Оплата будет регулярная, но в зависимости от количества квартируемых.

– Боязно мне…

– Так ведь вас никто не неволит. Вы обдумайте пока… Коржов! – крикнул он кому-то, – помоги барышне с вализой.

И уже вновь обращаясь к ней, сказал:

– Подойдите покамест вон туда… Коржов донесёт ваш чемоданчик.

Не смея перечить, Люба вскоре оказалась в конном экипаже, доставившем её в комендатуру, разместившуюся, по капризу судьбы, в здании бывшего полицейского участка, где раньше служил околотничим её отец. Снаружи висел триколор, занявший место красного стяга, а внутри многое осталось по прежнему, только вот в глаза бросались ободранные стены и вставленные в окна новые стёкла взамен выбитых. Слегка пахло карболкой и ваксой. Где-то за закрытой дверью стучала печатная машинка, которую, видимо, белые приволокли в город с собою, ведь при большевиках у всех машинок выламывали "лишние" контрреволюционные буквы.

Пристроившись в уголке у кадки с давно завядшим цветком, Люба настороженно наблюдала как снуют туда-сюда офицеры. Унтеры и нижние чины попадались значительно реже. Большинство офицеров были из "цветных" – корниловцы, реже дрозды, марковцы и алексеевцы. Многие носили свои отличительные мундиры – чёрные и белые, но часто мелькали и полевые зелёные, и английские. А у кое-кого, если приглядеться, были заметны чуть более тёмные на общем фоне следы от "разговоров" – красноармейских клапанов на шинелях и на солдатских гимнастических рубахах. И если бы Люба умела различать первопроходников – участников первого кубанского похода, она бы тогда удивилась, что и среди них попадались шинельки со споротыми "разговорами".