Горъ Василий: Законник.

Капитан Крейдо, стоящий рядом с креслом своего сюзерена, смертельно побледнел. А Утерс-младший бесстрастно продолжил перечисление преступлений, совершаемых в городе при попустительстве начальника городской стражи:

— Кроме того, за последние двое суток мои воины, переодетые купцами, охотниками и нищими, пытались ввезти в Кижер оружие, пушнину и негодное к употреблению мясо. Оказалось, что большинство купцов и крестьян, ввозящих свои товары в город, вынуждено платить не только мытарям, но и нечистым на руку стражникам. И что за взятку в город пройдет даже армия Иаруса Молниеносного…

В толпе раздались смешки, а какой-то разбитной парень в домотканой рубахе, явно находящийся в легком подпитии, возмущенно воскликнул:

— Насчет армии — не знаю, а позволять выносить наших баб — это чересчур…

Ронни мрачно посмотрел на крикуна, и парень тут же заткнулся.

— Согласно Уложению, преступления, совершенные при исполнении служебных обязанностей, являются прямым оскорблением короны и расцениваются, как дискредитация королевской власти. То есть своими действиями вышеупомянутые должностные лица оскорбили самого короля. Властью, данной мне его величеством Вильфордом Бервером, я, граф Аурон Утерс, приговариваю капитана городской стражи Ширвана Крейдо, десятника Гмырю Паука, рядовых Вериса Оглоблю, Эрода Лаптя и Марка Копыто к смерти через повешение. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит…

В толпе дворян и состоятельных горожан, стоящих по левую руку от эшафота, в так называемой Белой части площади, раздался истошный женский крик. Мгновением позже дернулся и капитан. Но, почувствовав, что в его плечи вцепились воины Правой Руки, с ненавистью прошипел:

— Законник…

Граф Утерс и бровью не повел:

— Касательно остальных солдат городской стражи, уличенных в мздоимстве, я скажу следующее: барон Одвид Кижер взял на себя их вину и пообещал лично ответить за них перед его величеством. Поэтому сегодня их на эшафоте нет…

В устах Ронни слово 'сегодня' прозвучало с такой угрозой, что задергались даже латники, стоящие спинами к эшафоту. А в толпе простонародья раздались смешки…

— Ну, и последнее. Проверки гарнизона, подобные этой, будут проводиться регулярно. Поэтому всем тем, кто собирается продолжать свой преступный промысел, можно начинать прощаться со своими десницами… Палач?

— Да, ваша светлость! — дюжий мужчина, прячущий лицо под красным колпаком, вытянулся в струнку.

— Можешь приступать…

Кристально кристально-чистый голос маэстро Велидетто Инзаги, раздающийся в Большом зале для приемов, обычно заставлял короля забывать про все и вся. Чарующий голос кастрата творил с душой Иаруса Молниеносного что-то необыкновенное, и открывал в словах обычных, в общем-то песен другой, скрытый смысл. Стоило ему запеть, и перед мысленным взором восседающего на троне Иаруса возникали неприступные замки и бескрайние степи, штормовые моря и заснеженные пики, прекрасные принцессы и мужественные воины. Даже гимн 'Славься, Делирия, в веках' певец исполнял с таким чувством, что известные с детства слова начинали искриться новыми гранями. И стремление к расширению королевства, прописанное в нем давно забытым поэтом, горячило кровь короля и вызывало в нем неудержимое желание расширить Делирию 'от царства тьмы и до Эмейских гор'.

Правда, в этот раз, слушая чарующий голос маэстро Велидетто, Иарус Молниеносный почувствовал не привычное томление души, а легкое раздражение: для того, чтобы раздвинуть границы королевства до этих самых Эмейских гор, требовалось захватить Элирею. Ту самую Элирею, в которой, кроме набивших оскомину воинов Правой Руки, вдруг появился еще и свой Видящий!

'Ничего… Войти в силу я тебе не дам… А когда тебя не станет, я сравняю стены Арнорда с землей. И построю на месте дворца Скромняги огромный хлев…' — слушая заключительное 'Славься-а-а-а', пообещал себе король. А к моменту, когда в зале прозвучал густой бас церемониймейстера, объявляющего о появлении в Большом зале для приемов военного вождя народа равсаров Беглара Дзагая, монарх успел настроиться на рабочий лад.

Однако удержаться в этом состоянии ему удавалось недолго. Как только в дверном проеме возник силуэт горца, как Иарус Молниеносный почувствовал, как его охватывает фамильное бешенство: военный вождь равсаров оказался на две головы выше и в полтора раза шире латников, стоящих по обе стороны от дверей!