Владимир Яценко - Десант в настоящее

Но когда приходит время, уходит всё без остатка.

— Свет, Василий. Зажги свет.

Он молчит. Молчит минуту, две. Потом отвечает:

— Здесь светло, Отто.

Теперь молчу я. К ощущению счастья всё сильнее примешивается горечь.

— Удар в живот был лишний, — говорю без нажима и злости, будто делаю замечание дежурному по кухне, чуть пересолившему кашу.

— Ничего с тобой не сделается, — также сухо отвечает он. — Пройдёт время, глаза регенерируют…

— Жаль, что совесть у нас не регенерирует, — прерываю его. — Зря я тогда, на болоте, тебя кормил.

— Я тебя тоже кормил. Так что квиты…

— А почему нет боли?

— Шок, — чувствую, как он пожимает плечами. — Но ты не беспокойся. Когда придёт время, я помогу тебе.

— Помоги сейчас, — прошу я. — Неужели так плохо?

— Хуже ещё не было, — отвечает он.

— Маша?

— Она передавала тебе спасибо, Отто. Она тебя любила.

— А спасибо за что?

— За ласку. Ты не сможешь понять холод её одиночества. Но ты впустил её себе в душу, и она немного согрелась.

Горечь. Ядовитая, жгучая. Выжигает в груди пустоту.

И опять всё не так. И мрак. И зубы в крошку, в песок. И что-то душное, дурное сжимает липкими пальцами сердце.

— Но это уже всё, Василий? Здесь всё закончится?

Молчит мой Василий. Я слышу его дыхание. Всего минуту назад прерывистое, задыхающееся. А сейчас ровное и мощное, кузнечными мехами направляющее воздух в раскалённую топку его широкой груди. Это моя боль даёт ему силу, это моя горечь кормит его жизнь.

— Я сдаюсь, Господи. Прими душу мою. Здесь и сейчас. Устал я. От всего устал. От Твоего мира, от Тебя, от себя самого. Молю Тебя. Если есть в Тебе хоть капля сострадания, хоть капля человечного, прекрати муки мои. Может, с ними прекратятся и муки дорогих мне людей.

— О ком это ты, Отто? — справляется Василий. — Никого не осталось. Ты один.

— Вот и покончим с этим.

— Нет, — голос его непреклонен. — Сперва откроем дверь. А там видно будет.

— Так ты из-за этого меня из свалки вытащил? Маша не могла тебе помочь открыть эту проклятую дверь, а я мог. Поэтому ты её оставил, а меня вытащил. Правильно?

— Не совсем так, Отто, — медленно, будто колеблясь, говорит он. — Но, в целом, верно.

— А я-то к твоей человечности взываю… — мой голос дрожит от ненависти. — Я тебе нужен просто как инструмент… ветошь, которой после работы вытирают руки и отбрасывают прочь. Чтоб не лезла на глаза, не отравляла воздух…

— Ты очень впечатлителен…

— Зато тебе на всё наплевать!

— Верно, — соглашается Василий. — Здесь ты прав на все сто! Как эта штука работает? Что тут крутить?

— Оставь меня, ничего тебе не скажу.

— Не дури, Отто. У нас сделка. Ты помогаешь мне, а я даю ещё один шанс твоей никчемной цивилизации.

— Никаких сделок! Пусть всё будет так, как есть. Ничего мне не надо.

— И тем пяти миллиардам покойников тоже ничего не надо? — его голос тих и спокоен. Будто читает прошлогоднюю газету с давно забытыми, никому ненужными новостями. — Давай, Отто, скажи, что твои амбиции и переживания для тебя значат больше, чем жизнь и смерть твоей расы.

Я молчу.

— Я тебе не нравлюсь? Что ж, я от вас тоже не в восторге…

Слышу, как он поднимается, ходит между распорками буровой установки, что-то бормочет себе под нос. Только сейчас обращаю внимание, что размеренный грохот в дверь стих. Правильно, её не выломать.

Сейф!

А самый главный в этом мире специалист по сейфам как раз внутри оказался. Так что открывать некому.

По-моему, неплохой анекдот.

— Чем же мы тебе так не понравились, Василий?

— Ленью. От колеса до фабрики все изобретения посвящены одной проблеме: меньше усилий — больше еды. Будто в ней одной всё дело.

— Так ведь приказано "хлеб трудом добывать"!

— Ещё было условие: "в поте лица своего". А вы? Чем бы ни заниматься, лишь бы ничего не делать. Выдумали цивилизацию, в которой каждый может спрятаться за спиной соседа, и крайних нет. Стандартные вещи, одежда, пища. Стандартная мораль, нравственность, законы. Наконец, стандартные судьбы и души. Унифицированная совесть. Приведенная к общему знаменателю Истина. Вы сыты, но лишили смысла свою жизнь.

— А ты бы хотел, чтобы мы умирали от голода?

— Я бы хотел, чтобы вы больше думали, чем ели!

Странный оборот. В русском языке я такого ещё не слышал. "Mehrdenken, wenigersichemahren", так что ли?

— Давай, решай, — неожиданно говорит Василий. — Ты прав, мне плевать. Ты говоришь "нет", и я ухожу. Один раз я уже так сделал. Мне спешить некуда. Подожду ещё сотню-другую тысяч лет. Может, ваши преемники будут поумнее вас. Выдумают что-нибудь более эффективное, чем сопливый супермен Отто Пельтц, которого хлебом не корми, дай погрустить над утраченными возможностями…