Антон Орлов - Заклятые пирамиды

Гастарбаи подрядились наново покрасить садовую скульптуру и сделать косметический ремонт в обветшалом коттедже. Насчет убийства хозяйка завела речь только сегодня.

Вроде подфартило, но настроение повисло смутное. Прежние нелады артели с законом сводились к злостным нарушениям миграционного режима, безбилетным перелетам и мелким кражам. Было два грабежа почти без применения насилия: раз обобрали пьяного, еще раз полудохлого торчка, обе жертвы находились в невменяемом состоянии и не сопротивлялись. Но убийство – это, как ни крути, совсем другое дело.

Все вокруг было залито полуденным солнцем, расставленные среди клумб уродцы, которых предстояло ошкурить и покрасить, купались в золотом сиянии. Хленаункос, тихий городок, где жила грымза, находился в субтропиках, а здешняя столица и вовсе располагалась в тропическом поясе.

– Психи они, эти лысые местные чурки, то-то у них кожа серая, как асфальт, – высказался по этому поводу Сабен, болезненно щурясь. – Куда им столько солнца? Помереть от него можно.

У них на Беоре тоже тепло, но повсюду пасмурно: живешь, как под ватным пологом.

– Купи темные очки и шляпу, тогда не помрешь, – вынув изо рта окурок, скрипуче произнес Труш, окутанный облаком вонючего дыма.

– Так деньги нужны, где их прямо сейчас возьмешь…

– Во-во, верно сказал. Без мазухи никуда. И если хозяйке не потрафим, век будем вот таких дуриков раскрашивать, – он дернул небритым подбородком, указывая на «садовую скульптуру». – Не здесь, потому что вскорости нас отсюда турнут. Она сама же и стукнет копам, если мы от ее предложения откажемся, а нам, понятные дела, никакой веры. Надо соглашаться. До сих пор мы были кто? Мигры паршивые, гастарбаи, дешевая рабсила, а теперь вырастем до киллеров. Есть такие, кто против?

Остальным было непривычно, чтобы молчун Труш произносил такие длинные речи. Если уж он заговорил, это серьезно.

– Значит, все согласны, – подытожил Бугор. – Вечером тетка вернется, и я с ней по-деловому потолкую. Пускай задаток заплатит.

– Однозначно задаток нужен, – поддержал Рухлян, уже успевший найти компромисс между своей справедливостью и заманчивыми перспективами: Эдвин Мангериани натурально начинающий негодяй, если родная бабка на скопленные гроши нанимает убийц, чтоб от него избавиться. – Смерть пацану!

Около Нежадного рынка Зинте встретилась процессия доброжителей, изгоняющих Шуппи-Труппи. Несколько десятков взрослых и детей в размалеванных масках и балахонах с болтающимися там и сям пестрыми лоскутьями. В руках трещотки, бубны с колокольцами и хормы – бумажные фонари на длинных палках, изображающие страшные рожи с шелестящей на ветру бахромой. Кое-кто был в обычной одежде: прохожие, приставшие к шествию по дороге.

– Доброжительница, пойдем с нами! – окликнул Зинту высокий мужчина в маске рогатого зайца с алыми полосками на картонной морде. – Хочешь избавить город от напасти?

Реветь ей хотелось. А еще бродить по улицам, снова и снова перебирая старые воспоминания, словно хрупкие вещицы, которые давно уже стали бесполезными, только душу бередят, а выбросить рука не поднимается. Но отказаться нельзя, еще зложительницей ославят… И она пристроилась в хвост процессии.

Участники церемонии колотили в бубны, гремели трещотками, пугая окрестных птиц, и выкрикивали:

– Шуппи-Труппи, уходи, у нас нет плохих детей!

Подростки и дети тоже старались вовсю:

– Пошел отсюда, Шуппи-Труппи, мы хорошие, мы послушные!

Некоторые из них под шумок вопили:

– Все вы дураки! Я хочу женщину! Какашки из нужника!

Они думали, что их голосов не разобрать в общем гвалте, а если кто-нибудь и разберет – нипочем не догадается, кто это крикнул, поэтому наказания не боялись.

Вряд ли при таком исполнении обряда удастся избавиться от Шуппи-Труппи, печально хмыкнула про себя Зинта. У них с Улгером детей не было. Два-три года назад это ее расстраивало, а теперь, наоборот, радовало. В свои двадцать пять она чувствовала себя старухой.

Шуппи-Труппи завелся в начале осени, когда у школяров началась учеба. Он был похож на косматую обезьяну с раскосыми мутно-желтыми глазами на сморщенном темном личике. Те, кто видел его вблизи и остался жив, рассказывали, что зрачки у него плавают в этой тусклой желтизне, словно горошины черного перца в масле, шерсть серо-бурая, свалявшаяся колтунами, на всех шести конечностях длинные когтистые пальцы, а во рту острые клыки.