Сюзен Коллинз - И вспыхнет пламя

И вот уже нас всего двое. Вения держится очень прямо и так бледна, что ее татушки готовы осыпаться с кожи. Проворные пальцы работают за троих: завершают прическу, раскраску и маникюр. Все это время она избегает моего взгляда. И лишь с появлением Цинны, на прощание, берет меня за руки, смотрит прямо в глаза и говорит:

– Наша команда хочет, чтобы ты знала: мы почитали за... честь помогать тебе выглядеть на все сто.

Вот так. Мои глупенькие, пустые, привязчивые любимцы-зверушки, помешанные на перьях и вечеринках, почти разбивают мне сердце своим последним «прости». Судя по этим словам, всем ясно, что я уже не вернусь. «Интересно, хоть кто-нибудь этого не знает? » – проносится у меня в голове. Смотрю на Цинну. Уж он-то все понимает. Но держит слово: по крайней мере, с его стороны можно не опасаться слез.

– Ладно, что я сегодня надену?

– Особый заказ президента Сноу. – Стилист расстегивает чехол, под которым оказывается одно из венчальных платьев, знакомых мне по фотосессии. Тяжелый белый шелк, глубокий вырез, приталенный силуэт и рукава, ниспадающие до пола. И жемчуг. Он повсюду. Нашит на платье, на веревочках, обхвативших горло, на диадеме для вуали. – Зрительское голосование окончилось уже после объявления о Квартальной бойне, а ведь на улице была зима. Президент велел, чтобы сегодня вечером ты появилась в этом. Нашего мнения никто не спросил.

Я потираю между пальцами шелк, пытаясь понять, чего добивается Сноу. Наверное, хочет, чтобы мое унижение, мука, боль потери были заметнее в ярком свете прожекторов. Превратить свадебное платье в могильный саван – это так жестоко, так дико, что удар попадает в яблочко. Сердце ноет, словно его разрезали тупым ножом, С трудом выдавливаю из себя:

– И в самом деле, не пропадать же такой красоте.

Цинна бережно помогает мне облачиться. Неуютно передергиваю плечами.

– Оно и раньше было таким тяжелым?

Помню, некоторые платья немного жали, но ни одно не весило целую тонну.

– Пришлось кое-что изменить из-за освещения, – объясняет стилист.

Я киваю, хотя не заметила внешней разницы. Цинна сам надевает на меня вуаль, украшения, туфли. Завершает мой макияж. Велит немного пройтись.

– Великолепно выглядишь, – замечает он. – Только помни, Китнисс, корсаж очень сильно притален, поэтому не вздумай поднимать руки над головой. По крайней мере, пока не начнешь кружиться.

– А что, придется? – уточняю я, подумав о прошлогоднем платье.

– Цезарь наверняка попросит. А если нет, предложи сама. Только не сразу. Припасем это на сладкое.

– Лучше дай знак когда, – прошу я.

– Хорошо. Ты как-то подготовилась к интервью? Знаю, Хеймитч предоставил вас обоих самим себе.

– Как-нибудь проскочу, – срывается у меня с губ. – Самое интересное, что я даже не волнуюсь.

И это чистая правда. Президент может ненавидеть меня сколько его душе угодно, но сегодня публика – у моих ног.

И вот вся наша компания собирается у дверей лифта. Пит одет в элегантный смокинг и белоснежные перчатки. Так наряжаются женихи на свадьбу – здесь, в Капитолии.

У нас дома все гораздо проще. Невеста обычно берет напрокат платье, успевшее повидать сотни свадеб. Жених одевается во что-нибудь чистое – главное, не в шахтерскую робу. Парочка идет в Дом правосудия, заполняет несколько документов и возвращается домой, к родным и друзьям. Те, кто могут себе позволить, устраивают небольшой ужин с тортом. Когда новобрачные переступают порог семейного дома, гости поют им особую песню. Жители Дистрикта номер двенадцать обзавелись еще собственной традицией: двое должны растопить печку, поджарить хлебец и вместе съесть его. Старомодный обряд, конечно, однако у нас без этого хлебца и свадьба – не свадьба.

За кулисами собрались остальные трибуты. Они негромко переговариваются, но разом умолкают, увидев меня и Пита. Все так и стреляют глазами по белому платью. Завидуют красоте? Впечатлению, какое оно произведет на публику?

Первым обретает голос Финник:

– Только не говори, что это была идея Цинны.

– Ему не оставили выбора. Так решил президент, – отвечаю я, словно защищаясь. Никому не позволю неуважительно отзываться о моем гениальном стилисте.

Кашмира отбрасывает летящие белокурые локоны за спину и, процедив:

– Ну и видок у тебя! – тащит братца вперед, чтобы возглавить процессию.

Пора выходить на сцену. Трибуты выстраиваются в очередь. Чувствую себя совершенно сбитой с толку. Вроде бы злятся все, но при этом кое-кто бросает сочувственные взгляды, а Джоанна Мэйсон даже останавливается, чтобы поправить мое жемчужное ожерелье, и говорит: