Сюзен Коллинз: И вспыхнет пламя

– Как бы я хотел, чтобы она умерла, – произносит Финник. – Она, и другие, и мы тоже. Это лучший выход.

Что тут ответишь? Не мне с ним спорить. Давно ли сама бродила по планолету со шприцем в руке, собираясь прикончить Пита. Неужели я в самом деле искренне желаю ему смерти? Нет, больше всего мне хочется... хочется возвратить его. Но это уже невозможно. Даже если мятежники свергнут правительство Капитолия, президент Сноу наверняка позаботится о том, чтобы напоследок пленнику перерезали горло. Нет. Пита не вызволить, не вернуть. Может, смерть – и впрямь лучший выход.

Да, но поймет ли он – или продолжит бороться? Сил у него достаточно, да и язык хорошо подвешен. Догадается ли мой бывший напарник, что для него еще есть надежда? А если догадается – воспользуется ли? Он ведь не рассчитывал на такой поворот событий. На деле, Пит уже мысленно готовился к неминуемой гибели. Возможно, узнав, что меня спасли, он еще и обрадуется. Решит, будто выполнил свою миссию.

Ненавижу его. Кажется, даже больше, чем Хеймитча.

Через какое-то время я сдаюсь. Перестаю разговаривать, отвечать на вопросы, отказываюсь от воды и пищи. Пусть колют мне в вены все, что им заблагорассудится, – этого мало, чтобы поддерживать на плаву человека, утратившего волю к жизни. Кстати, любопытная мысль: когда я умру, Пита могут наконец оставить в покое. Хотя бы в качестве безгласого прислужника будущим трибутам Двенадцатого дистрикта. А там, со временем, можно будет подумать и о побеге. Получается, моя смерть еще могла бы его спасти.

Впрочем, неважно. Достаточно и того, чтобы умереть назло. Прежде всего, назло Хеймитчу ведь именно он превратил и меня, и Пита в марионеток. А я-то ему доверяла. Сама отдала в руки то, что было мне дорого... Предатель.

«Вот почему тебя и не допускают к серьезным планам», – сказал он.

Верно. Кто же в здравом уме свяжется с девушкой, не способной увидеть разницу между врагом и другом?

Бесконечно подходят люди, чтобы поговорить, но для меня теперь их голоса – точно стрекот насекомых из джунглей. Бессмысленные, отдаленные звуки. Опасные, только если к ним подойти слишком близко. Стоит мне различить хоть слово, как я начинаю стонать и требовать успокоительного, потом уже все безразлично.

И вот однажды, открыв глаза, я вижу перед собой человека, от которого не могу отгородиться. Того, кто не намерен ни заискивать, ни объясняться, ни умолять меня перемениться. Ему одному известно, как я устроена.

– Гейл, – шепчу я.

– Привет, Кискисс. – Он подается вперед и убирает прядку волос, упавшую мне на глаза.

Половину лица у него покрывает свежий ожог, одна рука покоится в перевязи, а под шахтерской робой белеют бинты. Что произошло? Откуда Гейл вообще здесь взялся? Похоже, дома стряслось что-то ужасное.

Не то чтобы я позабыла о Пите – скорее, вспомнила остальных близких мне людей. Стоило бросить взгляд на Гейла, и они ворвались в мою действительность, настойчиво требуя внимания.

– Прим? – выдыхаю я.

– Жива. И твоя мама тоже. Я их вовремя вытащил.

– Значит, они уже не в Двенадцатом дистрикте?

– После Голодных игр появились планолеты. Сыпали зажигательными бомбами. – Гейл запинается. – Ну, ты же помнишь, что случилось с Котлом.

Помню. Я видела пожар. Старый склад был пропитан угольной пылью. Как и весь дистрикт. Представляю себе дождь из зажигательных бомб над Шлаком, и внутри поднимается новая волна ужаса.

– Они уже не в Двенадцатом дистрикте? – повторяю я.

Как будто слова могут защитить от правды.

– Китнисс, – ласково произносит Гейл.

Точно таким же голосом он обращается к раненому животному, прежде чем нанести смертельный удар. Безотчетно прикрываюсь рукой, но собеседник перехватывает и крепко сжимает запястье.

– Не надо, – шепчу я.

Однако Гейл не из тех, кто стал бы хранить от меня секреты.

– Китнисс, Дистрикта номер двенадцать больше нет.