Олег Кулагин - Московский лабиринт

Осень 2012-го. Окраина Курска. Неудачный день. Ни денег, ни жратвы. Наша маленькая уличная «бригада» ослабела от голода. Мы греемся у самодельной «буржуйки». Они появляются внезапно. Вырастают из темноты — бесшумные, словно тени.

Стрельбы не слышно. Но двое наших сразу падают. Как мёртвые. Остальные бросаются врассыпную. Я, как назло, подвернула ногу. Бежала, пока могла терпеть боль. Потом села на землю. Молча ожидая пули.

Какая разница — сегодня или завтра?

Мне было восемнадцать. Но всё хорошее в моей жизни уже закончилось…

Что-то кольнуло в спину. Я потеряла сознание.

Очнулась в машине. Похожей изнутри на «скорую помощь». Руки и ноги привязаны ремнями. Опять укол, и снова забытье…

Второй раз пришла в себя уже за городом. Кажется, раньше это был санаторий. Вокруг старого здания — новенькая пятиметровая стена. Глухая, бетонная. И поверху колючка. Вооруженная охрана в «юсовском» камуфляже без знаков различия…

Кроме меня в чистой большой комнате пятеро девушек. Ещё десятка два — в соседних палатах. Самой младшей — четырнадцать. Самой старшей — двадцать три.

Да, это похоже на больницу. Каждый день нас осматривают «доктора». Американцы и один наш исполняющий функции переводчика. Нас просвечивают на УЗИ и томографах, берут анализы. И иногда делают инъекции какой-то прозрачной жидкости.

«Вы не должны волноваться, — объяснили мне в первый же день. Вы находитесь в Гуманитарном центре. Международные благотворительные организации создали его, чтобы помочь населению бывшей России. Вас подлечат и отпустят».

Я и не волновалась. Не потому, что верила хоть одному слову. Просто мне было уже наплевать.

Кормили там прилично. И три раза в день выпускали гулятъ во двор. Вечером палаты запирали. Двери были новые, надёжные. Бронестёкла и решётки на окнах — прочные… Нет, бежать я не пыталась. Куда? Опять в Курск? Скоро зима. Одну такую я пережила — без крыши над головой, без тёплых вещей и жратвы. Вот придёт весна, может, тогда…

Смутно я догадывалась, что хорошим эта «благотворительность» не кончится. И всё равно не думала о будущем. Когда сражаешься за каждый кусок хлеба — привыкаешь жить одним днём.

С соседками общалась мало. Они, как и я, были бездомными. И все разговоры обязательно сводились к воспоминаниям о прежней жизни. А я не хотела вспоминать…

Узнала, что некоторые оказались здесь добровольно. Они всерьёз верили словам «докторов». Радовались, что едят и пьют на халяву.

Когда однажды утром нашли мёртвой первую девушку — остальные не встревожились. Мало ли какие болезни успела та несчастная подцепить на воле.

Когда умерли ещё две, совершенно здоровые накануне, — появился страх. Некоторые пытались бежать. В тот же день их опять вернули в свои палаты — уже равнодушных. Как овощи на грядке.

Больше попыток не было. И даже страх притупился, разбавленный безысходностью. Каждый день мы ели, пили. Выходили на прогулки. Не знаю, почему мы не утратили сон и аппетит. Может, в пищу чего-то добавляли? Только одна девочка в нашей комнате тихо плакала каждую ночь. Отказывалась от еды. Потом она исчезла. Не вернулась с обследования.

Спустя неделю из двадцати с лишним человек в живых осталось семеро. Я почти привыкла, что утром из нашей комнаты выносят очередной труп. Некоторые умирали днём. Сходили с ума, бросаясь на охрану с пластиковыми вилками. Бились в судорогах и застывали.

Тела уносили, и распорядок не менялся. «Врачи» во время осмотров были такими же вежливыми. Нам по-прежнему делали инъекции бесцветной жидкости. А тех, кто сопротивлялся, санитары привязывали к кроватям. И переводчик объяснял, что правильное лечение — это единственный шанс выжить.

Через месяц нас осталось двое. На весь «санаторий". Я давно приготовилась к смерти. Каждый раз засыпая в огромной пустой комнате, думала, что уже не проснусь. Надеялась и ждала этого. Но смерть всё не шла.

И однажды вместо неё пришел он.

Дублёная, загорелая кожа, короткий ёжик чёрных как смоль волос. Взгляд — внимательный, цепкий, беспощадный.

— Здравствуй. Меня зовут Алан…

То, что было потом, вспоминается хуже. Будто через дымку… Какой-то шлем на голове. Металлическое прикосновение электродов. Я бегу по тёмным лабиринтам, стреляю из пистолета по вырастающим из пустоты человеческим фигурам. Прыгаю через пропасти. Странные пропасти, которые бывают только в ейрт-игрушках. Я вижу их без всякой цифровой «дури» — ясно, отчетливо до головокружения. Перелетаю через них, холодея внутри…