Михаил Белозеров - Эпоха Пятизонья

Верка отстранилась от него, посмотрела своими бездонными голубыми глазами и спросила:

– Где твоя форма?..

– Долгая история, – стряхнул с себя наваждение Костя. – Что вы задумали?

– Тятя пошел за Серко…

– А если схватят?! И… – Он не договорил, вспомнив, как «жабак» в Арсенале пожирал человека. Нечего было пугать Верку и терзать ее бедное сердечко, но она, кажется, и так все поняла.

– Я не знаю… – беспомощно ответила она и посмотрела в том направлении, куда подался отец.

Там все еще грохотало и пыхтело непонятно что, и «тарелка», такая огромная, что казалась необъятной, нависала над развалинами Кремля.

– Ты, главное, не волнуйся, – сказал Костя, сам не зная, что предпринять.

Она снова прижалась к нему и томно вздохнула. Ее голубые глаза снова сотворили с ним злую шутку, как и тогда в чулане. Снова он не хотел никуда идти, а только крепче прижать к себе Верку, которая, он был уверен, нуждалась в его защите.

– Сиди здесь и ни с места! – сказал Костя.

Так можно и голову потерять, подумал он и почему-то был уверен, что влюбился в Верку Лопухину. Какая-то часть его души говорила ему, что это безнравственно и глупо, ведь его ждет Лера, а другая – возражала и мотивировала это тем, что красивые женщины в жизни встречаются крайне редко, и что такой момент нельзя упускать, и что потом он будет бесконечно жалеть об утраченном счастье.

«Богомол» в отдалении уснул, свесив набок голову в нелепом плоском шлеме. Его ржавые суставы казались обломками буровой установки. Развалины Кремля с ярко освещенной «тарелкой» напоминали сюрреалистический пейзаж какого-нибудь приключенческого фильма. Неужели «они» разбабахали Кремль и город, а я и не заметил из семнадцатого века? – думал Костя. От таких мыслей по спине пробегал мороз. – Только бы Амтант не оплошал, только бы не оплошал. Костя перелез через камни. Боль в мышцах и немощность на какой-то момент оставили его. Казалось, он снова стал ловким и вертким, каким был в Чернобыльской Зоне. Он вспомнил, как со страху прошел через два минных поля и перепрыгнул через две стены, находившихся под напряжением. Повезло ему тогда необычайно и долго потом везло – до самого выхода из Зоны. Ред Бараско помог! – с удовлетворением думал Костя.

Он обошел «богомола», то бишь палассита, справа, стараясь не особенно шуметь. Он уже сообразил, что эти «богомолы» давние, что им никак не меньше десяти лет, и, похоже, «тарелка» здесь ни при чем, раз ей всего три месяца. Несуразица какая-то, – подумал он. – Лишние пазлы. Не получается картинка. Густые заросли татарника и лопухов стояли стеной. Какие-то лианы с колючками цеплялись за одежду и мешали передвигаться. К тому же патроны в дисках, как казалось Косте, гремели на всю округу, но на фоне гула «тарелки» это была сущая ерунда.

Серегу Гнездилова Костя нагнал в тот момент, когда Иван Лопухин встал и в открытую пошел к подводе.

– Что?! Что он делает?! – невольно воскликнул Костя.

Прежде всего он подумал о Верке. Как же она жить будет без отца?

– Я ему тоже говорил… – стал оправдываться Гнездилов, ничуть не удивившись появлению Кости. – Но разве он меня послушается?

– Для него, куда ни кинь, везде клин, – объяснил Костя, на всякий случай выбирая самый удобный для стрельбы сектор. – Вернется без Серко, запорют на той же самой конюшне, попадет в руки к «жабакам» – съедят с потрохами. Что лучше?

– Лучше вернуться с конем, – отозвался Гнездилов. – Только я не пойму, при чем здесь «тарелка»? Это ведь Зона! А «тарелки» не делают Зоны. Это аксиома.

Костя хмыкнул. Ишь, разбирается, подумал он и согласился:

– Зона, но, видать, не та, не классическая, к которой все привыкли, а лишь имитация, чтобы люди не особенно мучились всякими проблемами и не задавали себе глупых вопросов: «Что это такое новенькое?!» – а боролись именно с Зоной. А, как известно, с Зоной бороться невозможно. Это природная данность, от нее не отмахнуться.

Больше он ничего не успел сказать и не успел порассуждать над очевидными вещами: Иван Лопухин подошел к Серко, обнял его, и никто не закричал: «Караул!», никто не забегал, не завыл, только «тарелка» загудела, как показалось Косте, еще громче. Может, пронесет? – подумал он с тайной надеждой. Серко тихо заржал.

Гнездилов возмущенно засопел. Ему тоже не нравилась ситуация, но он в ней разбирался еще меньше, чем Костя.

Костя с тревогой подумал о темной Москве, лежащей за пределами Кремля. Похоже, возвращаться некуда. Нет там ничего – пустыня, холодная и выгоревшая. Эта новая неопределенность беспокоила его точно так же, как и непонятная «тарелка». Почему она здесь очутилась?