Андрей Уланов - Крест на башне

Интересные дела в этом лесочке творятся. Парашютных егерей во всем корпусе до Распада один батальон был, а после и вовсе рота осталась. И рота эта — личный резерв командующего. Не охрана, заметьте. В охране, это я точно знаю, обычная панцеринфантерия состоит, из проверенных ветеранов, понятно, но все же… ну и чего они, спрашивается, здесь забыли?

Через пару минут подъехали к какому строению на опушке — избушка не избушка… деревянная такая халабуда. То ли лесник здесь жил, то ли еще какой пасечник: в конце опушки ульи виднеются. Рядом с ней в елках давешняя «семерка» приткнулась, а напротив крыльца два «лягушонка» стоят, фарами своими круглыми лупоглазыми сверкают. А по всему периметру опушки панцеринфантерия разлеглась — рыл, так… ну да, взвод их тут, ровно столько в «семерку» и влезает.

Мы напротив «семерки» притерлись, и сразу же, Вольф только ногу на землю поставить успел, к нам из избушки обер-лейтенант выскочил и тут же под козырек взял.

— Господин майор, господин оберст ждет вас.

— Ясно, — Вольф кивнул, обернулся ко мне, — вот переводчик, о котором меня просили, — а сам тут же нырнул в избушку.

Махнул я через борт, вытянулся, прогавкал что положено. Стою. Обер-лейтенант тоже стоит, былинку грызет и в небо между деревьями поглядывает. Наконец очнулся, заметил меня.

— Значи-ит, — знакомый говор, вот только не помню, кто ж это так гласные тянет, — русски-им владеешь свободно?

— Так точно, господин обер-лейтенант. Понимаю практически все. Если, конечно, — добавляю, спохватившись, — разговор идет не на жаргоне и не перенасыщен незнакомыми техническими терминами.

Во загнул.

На самом деле, до сих пор удивляюсь, откуда во мне такая вот способность к языку прорезалась. Учитель был хороший, это да… Сенявин Рудольф Петрович, из «серых добровольцев», сам Вольф про него говорил «педагог от Господа», он, наверное, и зайца бы мог выдрессировать на трех языках шпрехать.

Главное, думаю, чтобы записывать не поставили. Почерк у меня и так не очень, да и медленно… а уж с «ятями» всякими и вовсе труба.

— Хорошо, — кивнул обер-лейтенант. — Теперь, унтер, слушай внимательно. Ушами. Сейчас будешь заменять нашего переводчика. Задача твоя следующая — сидеть в углу рядом с писарем и — запомни особо! — рот разевать только в том случае, если тебе покажется, что переводчик, которого привезут наши гости, допустил неточность… или еще как-нибудь исказил смысл. Но даже в этом случае ты не орешь об этом на всю комнату, а тихо сообщаешь писарю свой вариант. Понял?

— Так точно, господин обер-лейтенант. Не кричу, а тихо говорю писарю свой вариант.

— И еще… в руках у тебя тоже будет блокнот и ручка, но записывать тебе ничего не надо. Хочешь — крестики рисуй, хочешь — цветочки или просто зигзаги. Главное — чтобы наши гости видели, что ты всего лишь еще один стенографист. Понял?

— Так точно, господин обер-лейтенант.

Интересно, думаю, вот чего в этой избушке так гудеть может? Низкий такой звук… я на пчел было подумал, но больно уж он монотонный… механический звук.

— Хорошо, — обер снова на небо покосился. — Внутрь пока не ходи… постой где-нибудь неподалеку. Но так, чтобы тебя с крыльца было видно — когда понадобишься, позову!

— Слушаюсь!

Отошел я к нашему «ослику», встал перед капотом, чтобы, как обер-лейтанант приказал, с крыльца хорошую мишень изображать, облокотился было… и зашипел не хуже сала на сковородке. Ага, прислонился один такой — даже сквозь форму обожгло будь здоров.

Сзади в три глотки заржали. Я крутанулся, гляжу — под кустом пехота развалилась. Из таких лобешников только маску для пушки делать, никакой подкалиберный не проткнет три рыла здоровых в полной выкладке. Даже газовые маски имеются, которые у нас в батальоне самые отъявленные пессимисты давно уже в обоз посдавали, а то и просто повыкидывали.

— Что, розовый, [7] Розовыми были окантовки деталей униформы танкистов, подбой петлиц и просветы на серо-зеленых куртках солдат и унтер-офицеров. припекло?

Может, видели бы они мои погоны, ржали бы потише, только погоны на форме я уже два года как наизнанку пристегнул; мелочь мелочью, а перед снайпером лишний раз светиться неохота. Шутцмютце [8] Шутцмютце — черный защитный берет. у меня, опять же, неуставной, вместо кепи — талисман, память об Эмиле-коротышке.

Эмиль берет этот с французской еще кампании таскал, а как сменял на мой портсигар трофейный — загорелось ему! — так и сам сгорел через неделю.