Дмитрий Казаков - Сын зари

Это напоминало десятки веревок, уходящих в мутную воду — неподвижные, они лежат вместе, создавая единую темную массу, но стоит тронуть одну и начинаешь отличать ее от прочих.

— Все просто. — Кирилл приподнялся, руки едва не подломились, но он все же сумел сесть, прислониться спиной к стене. — Нет Творца, кроме Отца, и Иисус — сын его по Свету единородный — если человек повторит это свидетельство, произнесенное тобой, то он один из нас.

— Нэт Творца, кромэ Отца, и Иисус — сын эго по Свэту единородный, — повторил тюремщик, почесывая нос и морща не особенно широкий лоб. — А что это все значит, вай?

— Мне трудно будет объяснить, — сказал Кирилл. — Найди кого-нибудь из тех, кто был со мной… Помнишь? — Силы стремительно уплывали, и он боялся, что не доведет фразу до конца. — Передай им от меня, скажи всё… И тебе объяснят, помогут понять… всё.

Похоже, он обрел еще одного последователя — там, где никак не ожидал.

— Это сложна, оны всэ в разных мэстах, гдэ мнэ быват нэ положэно. — Вартан покачал кудлатой головой. — Ладна, я попробую. Только ты держись тут, нэ помырай пока.

Кирилл еще услышал, как тюремщик уходит, а затем уснул. По крайней мере, увидел перед собой полную луну, и на фоне ее диска — очертания какого-то зверька, похожего на мышь, но с более длинными лапками, полупрозрачного, словно призрачного. Затем ночное светило с протяжным шумом рухнуло, и разлетелось на тысячи осколков, как ударившееся об пол блюдо.

Страх пронзил сердце подобно острому колу.

Кирилл попытался выбраться из этого сна, открыть глаза, но провалился в другой, более глубокий, тяжелый и мрачный, словно могила, заполненный шепотами и смутными тенями, скользящими в сумерках…

Отец Павел пришел вместе с тюремщиком и, что странно, не привел с собой палачей.

— Мир тебе, чадо мое, — сказал он, глядя, как узник жадно пьет воду.

Вартан неприязненно покосился на священника, но тот этого не заметил, поскольку стоял впереди.

— Так уж и чадо? — Кирилл усмехнулся. — Позавчера вы из меня демонов изгоняли.

— Я помню, во имя Господа, — отец Павел кивнул и перекрестился. — Но всякий, кто крещен, есть чадо церкви нашей, пусть даже заблудшее, в грехах и гордыне пребывающее…

— Чадо есть, только церкви нет, — отозвался Кирилл.

— Неправда, там где один верующий…

— А есть ли искренне верующие среди тех, кого вы считаете «православными»? — перебил собеседника бывший журналист и понял, что немного отошел от пыток, что может говорить так же бойко и легко, как и ранее. — Вот вы сами, что для вас религия — способ жизни или работа, средство заработка и выживания, неплохой способ социализации?

— Мы тратим время, — отец Павел поморщился.

— У меня его очень много. — Кирилл повел рукой. — Куда мне спешить?

— Торопись спасти свою душу, — похоже было, что священник говорит искренне. — Ибо враг рода человеческого, аки лев рыкающий, бродит в ночи и нашептывает соблазны, и тебя, сын мой, он почти уловил в свои сети, поймал на гордыне и лжи, и еще немного…

— Я сильно удивляюсь, почему вы пришли в одиночку, — вновь перебил Кирилл. — Где отцы-инквизиторы?

Отец Павел вновь поморщился.

— Не стоит юродствовать, — произнес он тихо. — Парни майора придут к вам завтра, и «уроки» будут продолжены, я же хотел всего лишь облегчить вашу участь, сделать так, чтобы прекратилось это богопротивное мучительство.

— Так поговорите об этом с Дериевым. — Кирилл отвернулся к стене, давая понять, что разговор окончен.

Священник вздохнул, и зашагал прочь.

Ему на смену вскоре явились знакомые уже «учителя» и вместе с ними сутулый человек, как выяснилось чуть позже — врач. Он смерил узнику давление, пощупал пульс, скривился так, словно ему в рот положили намазанный горчицей лимон, отвел старшего из палачей в сторону.

Разговор велся на повышенных тонах, но Кирилл не смог разобрать ни единого слова.

— Приступаем, — велел экзекутор, вернувшись к «камере».

Но этот раз они пустили в ход полиэтиленовый пакет — его натягивали на голову и зажимали вокруг шеи, так что дышать не было никакой возможности, в ушах начинало грохотать, а в глазах темнело…

Кирилл напрягал всю волю, не давая телу вступить в бесполезную борьбу, удерживал себя от попытки ударить, как-то освободиться, хотя бы задергаться, чтобы только прекратилась эта мука. Понимал, что лишь насмешит палачей, даст повод для новых издевательств и поколеблет их мнение о своей стойкости.

Дважды прощался с жизнью, считал, что всё, не вернется, и думал о Машеньке…