Андрей Уланов - «Додж» по имени Аризона

Аулей, похоже, на эти слова малость обиделся.

— Зря ты так говоришь, Сегей. Ты свое мастерство нам показал, позволь теперь и другому мастеру свое умение испытать.

— Ладно, — говорю, — мое дело предупредить. Зовите вашего кузнеца, поглядим, что после него останется.

Вылез из машины, стал в сторонке. Но в душе обидно все-таки. Ну, разломают они «Додж», думаю, а мне опять на своих двоих топать. Бензином-то я где-нибудь, глядишь бы, и разжился. В кавалерию, что ли, теперь подаваться, в червоны казаки?

Приходит кузнец. Кузнец как кузнец, первый нормальный с виду человек, которого я пока здесь повстречал. Фартук на нем кожаный, борода окладистая — как он только искр не боится. Кувалду, кстати, не приволок и вообще ничего из инструментов не взял. Мне даже интересно стало — что ж он делать-то голыми руками собрался? Руки, правда, здоровые, словно две клешни, как зацапает, мало не покажется.

Походил он вокруг «Доджа», под днище заглянул, рукой пару раз по бортам провел и ко мне поворачивается:

— Оживи его.

Я чуть на землю не сел.

— Это как? — спрашиваю. — Спирта ему в бак залить?

А Кара меня локтем в бок толкает:

— Ты же это только что делал.

— Что?

Рыжая на меня посмотрела, как на слабоумного, вскочила за руль и ключ дернула. Ничего у нее, конечно, не получилось, заглохло сразу.

— Завести его вам, что ли? — спрашиваю.

— Ну да, — кивает, — оживить.

Дурдом.

Ладно, думаю, играйтесь дальше. Завел мотор, кузнец этот прислушался, кивнул одобрительно, сел перед радиатором на корточки и чего-то шептать принялся.

Ну, думаю, точно цирк. Сейчас он встанет и скажет, что обо всем договорился. Тоже мне, Вольф Мессинг.

— Он, — говорит кузнец, — согласен есть наше масло, но у него два условия есть.

Ну, точно.

— Первое, — говорит кузнец, — чтобы управлял им только он.

И на меня показывает.

Все верно, думаю, правильно мыслишь. А кто ж еще тут может? Кара, та возьмется, но — до ближайшей стены.

— И второе. Он хочет, чтобы у него было имя. По названию одной из провинций его родины.

Ха, думаю, а это уже забавно. Кто этому кузнецу про Америку успел разболтать, неужто Трофим?

— Я не совсем его понял, — продолжает кузнец, — Арзона или Арзена.

— Аризона, — говорю.

И тут «Додж» фарами мигнул.

Я чуть на землю не сел. А этот-то фокус, думаю, кузнец как провернул? Он же внутрь капота не залезал и вообще машины почти не касался.

А тот довольный стоит.

Ладно, думаю, раз я уже сюда угодил, а медперсонала пока не видно — попробую сыграть по их правилам.

— Ладно, — говорю, — тащите сюда ваше масло.

И к «Доджу».

— А ты, — говорю, — если на этом масле хоть десять метров проедешь, возьму баночку с белой краской, которая у тебя в кузове стоит, и на обоих бортах большими белыми буквами намалюю: «А-Р-И-З-О-Н-А».

И тут фары опять мигнули.

Черт, но не могло же мне два раза подряд примерещиться!

— А ну, — говорю, — включи обратно.

Зажглись.

Я на всякий случай между кузнецом и машиной шагнул, носком сапога, вроде как нечаянно, землю прочертил — нет никаких проводов.

Черт, думаю, но должно же быть всему этому какое-то нормальное объяснение. Только вот кто бы мне его на ухо прошептал, пока я тут окончательно не свихнулся.

Нет, ну можно, конечно, радио какое-нибудь к фарам приспособить и на кнопочки себе в кармане нажимать. Только нет у этого кузнеца карманов, и руки он на виду держит. И устройства хитрого под капотом нет, только что смотрел. Разве что с блоху размером. А в оживший «Додж» я поверю не раньше, чем в радиоблоху.

Ладно. Приволокли они бочонок со своим маслом. Я посмотрел — точно, на бензин похоже, тоже прозрачное. Залил в бак, помешал еще. Сел за руль, ключ провернул — завелся! Газом поиграл — рычит вовсю.

Черт, думаю, может, оно там все поверху плавает?

— А ну, — говорю рыжей, — садись на мое место и вот эту педаль нажатой держи. И не вздумай еще чего-нибудь коснуться.

Вылез, снова в баке палкой поворошил — нет, смотрю, растворилось все.

Ну, думаю, или они мне под видом масла авиационный бензин подсунули, или… А вот про второе «или» лучше пока не задумываться. В целях личного душевного равновесия. Заглушил мотор, стою, рисунок протектора изучаю.

А Аулей улыбается.

— Вот видишь, — говорит, — Сегей. А ты сомневался.

— Я и сейчас сомневаюсь, — отвечаю.

— Право твое, — говорит, — но поскольку этот, хм, железный конь потребовал, чтобы его наездником был только ты, прими его от меня в дар. Хотя, — усмехается, — ты и так имеешь на него больше прав, чем я. Он ведь из одного с тобой мира.