Андрей Столяров - Детский мир (сборник)

И тогда решение пришло сразу же.

Я, уже больше ни о чем не раздумывая, положил пистолет обратно, в расщелину между поленьями, придавил его сверху опять — громадой сучковатого чурбана, осмотрел это место, подправил, чтоб выглядело, как можно естественнее, а затем, обтерев о ближайшие доски замаслившиеся скользкие руки, точно так же, как онкель Франц, осторожно выскользнул из сарая и, глотнув свежий воздух, прикрыл за собою дощатую ненадежную дверь.

Грохот бурной капели буквально ошеломил меня.

И вообще, снаружи была настоящая торжествующая весна как осколки небес, лежали синие лужи, шум и крики грачей заполонили окрестности, дымилась черная грязь, и в уже подсыхающей липкой топи ее, видимо, отмытые горячей водой, как гигантские кости, проступали желтоватые, расширенные на концах распилы мостков.

Мостки тянулись к зданию склада, увешанному замками и ставнями, выкрошившаяся бетонная эстакада скатывалась из его когда–то, наверное, зеленых ворот, сбоку от эстакады была пристроена уютная лесенка из старого дерева, и на нагретых, заглаженных ступенях ее, будто птица, спустившаяся отдохнуть, сидела Елена: рыжий нимб от волос, просвеченных солнцем, сиял вокруг ее головы.

Раньше я почему–то не замечал, что Елена такая рыжая.

У меня даже быстрее заколотилось сердце.

И вместо того, чтобы, как я сначала намеревался, рассказать ей про Косташа и про сарацина, выручившего нас из драки, а, быть может, и про распросы Карла, что, видимо бы, ее заинтересовало, я, присев рядом с ней на горячую, прямотаки раскаленную лестничную ступеньку, не своим, пересохшим голосом сообщил, что меня, кажется, все–таки забирают в армию: никаких исключений в этом году не будет, ничего не поделаешь, придется взять в руки винтовку.

— Да? А ты не хочешь? — спросила Елена.

Я ей объяснил, что кто же этого хочет: год, а, может быть, и полтора провести в солдатской казарме — отупеешь совсем, перестанешь что–либо соображать, но, по–моему, эти доводы не произвели на Елену должного впечатления.

Она сказала:

— А вот я бы рада была, если бы меня куда–нибудь взяли. Хоть в казарму, хоть в женское подразделение. А то через месяц выпускные экзамены, и — пустота. Никому не нужна, катись, куда хочешь…

— Ты, наверное, можешь пристроиться в какую–нибудь контору, — подумав, сказал я.

— Могу, — согласилась Елена. — Но — неохота…

Она подняла голову, и теперь лицо ее, освещенное солнцем, находилось на уровне моего. Глаза у нее почему–то были закрыты, а сквозь тонкую голубоватую кожу просвечивали дымчатые прожилки.

И упругие губы казались горячими и живыми.

— Ладно. Не хочется говорить об этом. Пусть все будет как будет…

Голос у нее был такой, словно — жизнь прекратилась.

Стеклянный голос.

Тогда я, пугаясь собственной смелости, осторожно тронул ее за плечо и повернул к себе.

Я боялся, что она сейчас удивленно поднимет брови.

И отодвинется.

Я бы тогда, наверное, провалился сквозь землю.

Но Елена не сделала ни того, ни другого.

А, наверное, застигнутая врасплох, изумительно покраснела. И вдруг быстро, как будто в ней что–то оттаяло, облегченно прильнула ко мне всем телом.

Губы у нее действительно были горячие и живые.

Правда, я почти ничего не чувствовал.

Гулко бухало сердце, и весенняя бешеная капель звенела по городу.

Дымно светило солнце.

А из–под зеленоватых облупленных складских ворот неожиданно выскользнула серая мышка в бумажной короне и вдруг, видимо, испугавшись не меньше меня, отскочила и — встала на задние лапки.

8. М А Р О Ч Н И К. И С Т О Р И Я К У К О Л.

— А–а–а!.. — пронзительно закричал Дуремар. — Так ты думаешь, что если тебя назначили исполнителем, то ты можешь и людей оскорблять, сколько хочешь?! Рожа тюремная!.. Грабишь тех, которых казнишь, думаешь, мы не знаем?!. Уголовник!.. Пролетарий немытый!.. Подожди, придет еще время, чтобы с тобой разобраться!..

Он попытался вскочить, как червяк, выдираясь из–за стола своим долговязым телом, но не успел: мощный, обросший желтыми волосами кулак Ценципера, будто пушечное ядро, врезался ему прямо в челюсть — пролетел громкий шмяк, Дуремар опрокинулся вместе со стулом, оголенные ноги его в полуботинках беспомощно залягали воздух.

— Чтобы язык свой укоротил! — заметил Ценципер.

Мальвина взвизгнула. Темный высокий бокал, стоящий возле нее, опрокинулся.

Хлынуло на колени вино.

— Друзья мои!.. — потрясенно сказал Директор.

Пальцы его умоляюще переплетались.