— Как в своих стрелять — не сволочь, а как доложить по инструкции… — пробормотал водитель БМП, который прекрасно понимал, что отмалчиваться нет смысла — все равно Игорь пробьет по компьютеру, и будет только хуже.
— Знаешь, если бы ты ее застрелил, я бы, конечно, не знаю что с тобой сделал, но в центурии у себя оставил бы. С такими воевать можно. Но ты хотел убить ее чужими руками. И поскольку ты действовал по инструкции, я ничего тебе сделать не могу. Поэтому иди к Саблину и проси о переводе. Мне ты не нужен. Мне завтра в бой идти, и только стукачей за спиной не хватало.
Тут в разговор встрял другой боец — тот, у которого Громозека взял автомат.
— Да брось, командир, — сказал он. — Какой бой? Все уже. Нас не сегодня-завтра эвакуируют…
— Кто тебе это сказал?
— Да все говорят.
— Не знаю, кто эти все, но наверное, такие же дуболомы, как и ты. А я, в отличие от тебя, забрался в сеть легиона достаточно глубоко, чтобы понять: нас бросили на эту планету, чтобы завоевать ее и на ней жить. И другой планеты для нас нет. Земли в Одиссее нету — это медицинский факт. Если кого-то вдруг и эвакуируют — то только на тех же правах, что и целинцев. Голыми и в рабство. Если кто хочет — милости прошу. Пишите ходатайства. А я не хочу!
Сзади, шаркая ногами по траве, подошел Саблин.
— Ладно, хватит митинговать, — сказал он. — У меня хорошие новости. Страхова грохнули.
— Кто? — раздалось сразу несколько голосов.
— Мы, — ответил майор.
— В смысле? — переспросил теперь уже один поручик Иванов.
— В прямом. Тутаев ошейник отстрелил.
— И что теперь?
— А черт его знает. Там наверху какая-то заварушка была. Вроде, Тутаева арестовать хотели, а он не дался. Сабуровцы помешали. Короче, бунт на корабле. А нам — боевой приказ: вперед, на мины. Под покровом ночи внезапно атаковать наступающего противника и не допустить его прорыва к перешейку.
— А что Казарин?
— Ага! Кстати о птичках. Лана, как я рад, что ты жива. Будет очень неплохо, если ты поговоришь с отцом. Ему уже сообщили о трагической гибели дорогого товарища Страхова, но это официоз, а ему требуется доброе дружеское слово.
Лана молча вышла из строя назад и направилась к командирской машине.
— Да… И умоляю тебя, не стреляй больше в моих людей. Они мне дороги, как память.
Лана и тут ничего не ответила, но когда Игорь через минуту подошел к своей машине, он услышал, как она разговаривает с отцом.
Саблин тоже с кем-то разговаривал по шлемофонной связи, а потом обернулся к Игорю и сообщил.
— Ввиду надвигающейся катастрофы в честь сотого дня поступило распоряжение разоружить всех мобилизованных женщин в боевых частях и отправить их под конвоем на сборные пункты для отгрузки в уплату «Конкистадору». приказ начальника тыла.
— Пусть начальник тыла застрелится вместе с «Конкистадором», — огрызнулся Игорь. — Мы своих солдат не сдаем. пора бы уже привыкнуть.
— Я-то привык… К тому же твоим девчонкам, по-моему, восемнадцати еще нет.
— А хоть бы и было. Все равно никого не отдам.
— Да и флаг тебе в руки. Только поимей в виду — там, на фронте, иногда убивают. Я сам видел.
Тут оба обратили внимание, что Лана уже не общается с отцом, а внимательно прислушивается к их разговору. И когда Саблин отошел, она тихо спросила у Игоря:
— Ты не отправишь меня?
— Разве ты забыла? Я ведь сказал тебе в самый первый день: я тебя никому не отдам.
— Но ведь я же тебя чуть не убила.
— Бывает. В следующий раз я тебя чуть не убью. И мы будем жить долго и счастливо, и умрем в один день.
Лана улыбнулась — впервые за вечер, а может и впервые за несколько дней: что-то Игорь давно не видел ее улыбки. Но тут в наушниках зашелестел голос майора Саблина.
— По машинам! Штурмовая центурия впереди, 77-я за ней, остальные по порядку номеров. Полная боевая готовность. Поехали.
Подполковник Голубеу задавал вопросы, а однорукий майор Никалаю молчал, пристально глядя на его грязные сапоги.
Голубеу был разочарован. В полусотне метров от ямы уже построился комендантский взвод, и бледный лейтенантик в круглых очочках испуганно инструктировал бойцов на тему технологии расстрела залпом перед строем. Инструктаж подходил к концу, и пора было выводить смертников наверх — а Голубеу так и не получил никаких полезных сведений.
Никалаю молчал.
Зато Игар Иваноу говорил за двоих — правда, совсем не то, что подполковник хотел от него услышать. Игар давно перестал плакать и теперь огрызался на каждое слово. Услышав: «Предатель», — он мгновенно парировал:
Читать дальше