Натан Арчер: Бетонные джунгли

— О Господи, — очень тихо пробормотал Раше.

Ему показалось, что он смог почувствовать сейчас что-то странное вроде того, о чем говорил Шефер у кафе. Что-то было не так. Невероятная перестрелка, разрушенная стена, теперь эта тяжелая тишина и неуловимое, необъяснимое ощущение — все было не так.

Как раз то, о чем говорил его напарник.

— Шефер? — тихо позвал Раше.

Напарник не отвечал. Хотя Раше слышал его шаги, Шефер не сказал ничего.

Раше прошел дальше, держа пистолет наготове, и шагнул в дверной проем. Остановился и замер, пристально вглядываясь в полутьму.

Странно, какие мысли иногда приходят человеку в голову. Раше, взглянув на то, что было за дверью, сразу же подумал о своей матери.

Он вспомнил, как она, тихо успокаивая, держала его на руках, когда ему было четыре или пять лет. Он вспомнил мягкое прикосновение ее рук, вспомнил, какие длинные и тонкие у нее были пальцы, и как ее локон щекотал ему лоб, когда она покрепче прижимала его к себе.

Придя в себя через несколько секунд, полицейский подумал, что, может, это и не так уж странно. Ведь мать обнимала и утешала его, когда он просыпался и кричал в темноте, дрожа от невыразимого кошмара, который потом не мог припомнить, что-то о ночных чудовищах, о том, как он захлебывался собственной кровью, о том, как ужасные твари хотели причинить ему боль.

Мать тихонько качала его на руках, и нежно шептала:

— Эти злыдни существуют лишь во сне, они ненастоящие. Они не причинят тебе вреда. Ночных чудовищ нет, они ненастоящие.

Когда Раше смотрел на большую комнату на пятом этаже, где одна стена практически отсутствовала, пол был усыпан осколками стекла и осыпавшейся штукатуркой и залит кровью, комнату, где, онемев, застыл его напарник Шефер, Раше понял, что его мать лгала.

Потому что чудовища были на самом деле. Ничто больше не смогло бы сотворить такое.

Наконец Шефер заговорил.

— Бандитская война, чтоб ее... — сказал он.

Ночной ветерок, врывающийся через дыру в стене, раскачивал висящие тела, и кровь, капающая с их алых ободранных пальцев, рисовала на полу странные узоры.

Тел было восемь. Неведомая сила разрушила большую часть потолка и привязала мертвецов к балкам. Даже освещенные тусклым светом ночного города, льющимся снаружи, они выглядели ослепительно алыми.

— С них содрали кожу, — пробормотал Раше.

Шефер кивнул.

— Некоторые из них из компании Лемба, а другие — Карра. Потери равные.

Раше уставился на напарника — зрелище много приятнее, чем покачивающиеся трупы.

— Господи, Шефер, — проговорил он, как ты это определил? У них же нет лиц!

— У них нет кожи, а лица остались, — возразил Шефер. — Это Эдди и Хатчек — парни Карра. Этот — из людей Лемба, Фиорелло, а здесь — собственной персоной скандалист Лемб. Ты посмотри на их глаза, они-то остались!

Раше взглянул, не успев толком подумать, действительно ли он этого хочет, и напрасно. Его охватил внезапный приступ тошноты. Пот катился по его лицу, холодный, несмотря на жару, и полицейский не мог поднять руку, чтобы вытереть его. Он не мог отвести взгляда от кровавых тел, не мог пошевелиться: один шаг вперед, и он окажется в крови, а об отступлении назад, в густую темноту, не могло быть и речи. Казалось, там скрывается чудовище из ночного кошмара, готовое схватить его.

— Боже мой, Шефер, — начал было опять Раше. — Кто же это мог сотворить... Даже на войне...

Он не закончил: его прервал звук, который Раше в такой ситуации не мог объяснить ничем, кроме шагов подкрадывающейся бестии. Он пригнулся и повернулся, держа оружие наготове.

Обрушившийся кусок потолка — здоровый кусок дранки и штукатурки, вырванный и отброшенный в сторону, так что обнажились балки, к которым были привязаны тела — пришел в движение. Из-под развалин медленно поднялась окровавленная фигура. Раше с трудом удержался, чтобы не открыть огонь. Его палец надавил было на спусковой крючок, но полицейский остановил его; это было не легче, чем остановить поезд. Задержать выстрел, когда между бойком и патроном осталась доля дюйма, задача почти невыполнимая, но Раше был хорошим полицейским, а хороший полицейский никогда не пристрелит последнего свидетеля убийства, единственного, знающего, кто совершил преступление и как — если это, конечно, единственный последний свидетель.

Воздвигшаяся фигура была в самом деле человеческой — но настолько покрытой кровью и грязью, что Раше не мог разобрать лица. Видна была лишь толстая рыжая коса, падающая на спину.