Александр Больных - Штык-молодец. Суворов против Вашингтона

Петр пытался отговариваться, утверждая, что он один и разорваться на сто мелких отрядиков партизанских не в состоянии, чтобы следить за каждым помещиком, которому в голову взбредет побунтовать. Ендржеевский бунтует, Мосьцицкий бунтует, а я чем хуже? Наберет десяток мужиков, разгромит ближайшую корчму, на том его бунт начнется, на том и закончится. И таковое можно предотвратить лишь путем неукоснительного исполнения плана, предложенного Суворовым, – разгромить не войска мятежников, потому как их нет, а кошельки, что для панов не в пример болезненней.

Но под конец Александр Иванович нанес решающий удар. Когда он уже устал орать и даже слегка охрип, он как-то очень грустно спросил:

– А обо мне ты подумал? Если тебя убьют, каково мне-то, старику, дальше жить?

Вот тут Петр не нашелся, что возразить, только покраснел, точно рак, и замолчал.

– В общем, собирайся, – приказал Александр Иванович. – Завтра мы с тобой отправляемся в Петербург, дел тут больше никаких не осталось, управятся без тебя. А то жена твоя уже все глаза проглядела-проплакала, дожидаючись. Да и у меня на тебя новые виды имеются. Хватит тебе тут по лесам рыскать, снова надо серьезным делом заниматься.

– Где? – только и спросил Петр.

– Там узнаешь, – холодно ответил граф. – Наши дела огласки не любят, чем позже узнаешь, тем для тебя же лучше.

Петр проболтался в Петербурге почти год. За это время возмущение польское окончательно угасло, и король Станислав Понятовский вернулся в Варшаву. Однако ж самое главное, ради чего все это затевалось, было достигнуто. Он был вынужден подписать договор с Россией о передаче ей Восточной Померании, а также земель Кульмской, Мариенбургской и Эрмланда, доставшихся Польше не по праву, а как злодейская добыча после гибели Тевтонского ордена. Сыскались в подвалах Тайной канцелярии старинные пергаменты, кои подтверждали намерения великого магистра объединить их с землями Ливонского ордена, то есть с нынешним герцогством Курляндским. А кому сегодня принадлежит оное герцогство? То-то!

После успешного окончания кампании Петру была дарована аудиенция в Зимнем дворце у императрицы, там он и узнал о пожаловании ему титула, правда, на сей раз без земли и крепостных, тако же он произведен был в полковники. И не увидел он в глазах Екатерины особой теплоты, то ли дело покойная государыня Елизавета! Когда он напрямик спросил об этом у графа Шувалова, тот помрачнел надолго и сказал нехотя, что связано это с давними делами. Императрица понятия не имеет, как именно кончил свои дни великий князь Петр Федорович, но подозрения имеет, что не обошлось тут без Тайной канцелярии. Вот потому Петру лучше сейчас будет уехать куда подальше, скажем, в Париж. А то ведь граф Петр Иванович уже помре, да и сам Александр Иванович стал слаб здоровьем, так что некому будет в случае чего перед императрицей за него заступиться. Братец Ванечка далек от этих дел, пусть в неведении и пребывает. Всем лучше будет. И на прощание Александр Иванович бросил фразу, которую Петр понял далеко не сразу:

– Иным письмам лучше оставаться непрочитанными, потому что после времени они могут ударить в противоположную сторону.

Вот так граф Петр Валов-Мариенбургский и оказался в прекрасной Франции. Хотя нет, из Петербурга выехал граф Петр, но в Париж прибыл барон Петер фон Вальдау, благо не привыкать было к этой личине.

Граф Панин, приятно улыбаясь и низко кланяясь, вошел в кабинет императрицы. Екатерина милостиво протянула графу руку для поцелуя и немного капризно поинтересовалась:

– Ну, Никита Иванович, какими делами сейчас ты мне будешь докучать?

– Да разве я посмею обеспокоить Ваше Величество какими делами. Слава богу, все благополучно, вот покончили с Емелькой Пугачевым, и теперь по всей империи тишина и благолепие. Границы империи продвинулись на запад, население новоприобретенных губерний Прусской и Померанской с радостию вкушает плоды вашего просвещенного правления, отдыхая после тиранства Фридриха Прусского. Мертвый прусский орднунг и регуляция стесняли обывателей непосильно, и сегодня они ежечасно благословляют милостивую монархиню за предоставленные им щедроты.

– Вы бессовестный льстец, граф.

– Разве посмел бы я, Ваше Величество? Правда и одна только правда. Разве можно забыть, как во время похода графа Шувалова обыватели прусские сами наперебой принимали присягу российской короне.

Но, видимо, граф не очень удачно упомянул Шувалова, потому что Екатерина принахмурилась. Видимо, это имя для нее было связано с не самыми приятными воспоминаниями. Но Панин не был бы ловким царедворцем, ежели бы не умел обратить себе в пользу даже монаршее неудовольствие.