Олег Борисов - Док

— Да какая разница! — возмутился я, придерживая тяжелый мешок. — И там, и там — обычные парни, что живут от зарплаты до зарплаты. И подыхать им придется за дядю, который даже их в глаза и не видел не разу. Зачем?

— Потому что за это нам платят деньги, младший лейтенант. И потому что пока мы грыземся между собой, «диетическое мясо» может спокойно править миром… Вот такая тебе политинформация. Только сдуру не ляпни кому повыше, этими же словами. Им лучше про демократические ценности и прочий муссор расскажи… Ро-о-ота, стой! Раз-два…

Мы выстроились длинной кишкой рядом с открытой аппарелью безразмерного грузовоза. Пропахший выхлопами сгоревшей солярки, шеститурбинный монстр с легкостью заглатывал три роты солдат и восемь легких бронемашин с грудой дополнительного оборудования. И таких куцекрыклых транспортных атмосферных кораблей было натыкано по полю без счета. И в каждый волокли, тащили и грузили ящики с боеприпасами, упакованные палатки, буро-рыжую амуницию и сухпай.

Пока наше командование ругалось с техниками об очередности погрузки, нас посадили на горячие бетонные плиты, и я начал размышлять вслух, чем без меры разозлил Тибура. Практичный боец уже вскрыл добытую где-то банку и на пару с Самсоном жевал жесткое мясо.

— И все же, если люди понимают, что их используют как дешевых проституток, зачем устраивать цирк с выборами? Зачем поднимать бучу, если следом прибудут войска и устроят «зачистку»? И зачем идти в армию, если ее используют для карательных операций?

— Слушай, умник! Дай хоть пожрать нормально! Что тебе еще не понятно?! Прожил рядом с нами несколько лет, а дальше своего носа так ничего не увидел, болван… Думаешь, от счастливой жизни в армию идут? Черта с два! Ради заработка, ради возможности брюхо набить три раза в день. И даже если я сдохну, моя семья протянет лишние пару лет на выданную пенсию. Вот ради этого я буду рвать глотки кому угодно, хоть унидос, хоть обкурившимся хиппи из золотых районов!

Для любителя острых предметов я все еще оставался чужаком. Что поделать, если он делил мир на тех, с кем уже успел повоевать, и кто не бросил под огнем противника, и прочих уродов, ради которых приходится рисковать жизнью. Поэтому я предпочел заткнуться, попытавшись оставить последнее слово за собой:

— Кто спорит… Но я бы договорился разок с соседями, выпнул всю эту зажравшуюся шваль сверху и жил спокойно. Без пальбы и трупов.

Самсон отобрал опустевшую банку, галетой выскреб остатки со стен и смял жестянку, коротко хохотнув:

— Ничего, медицина. Это быстро пройдет. Разок с нами под обстрелом грязь похлебаешь, и все твои фантазии сдохнут, не успев сказать «прости-прощай»… На твоем месте я бы лучше молился, чтобы нам офицера из местных дали. Он не будет на чужих телах в горку забираться. А если сунут кого из регуляров, то твоих запасов «дури» хватит на сутки максимум. И, скорее всего, тебя рядом с нами и прикопают, в опустевшем бауле…

— Подъем, макаки! — донеслось от опустевшего плаца. — Джамп-джамп, шевели лапами!

— Накаркал, — вздохнул Тибур. — Это кто-то из свиты Флапса, только он так сводные части называет. Неймется же генералу, все о великой славе мечтает. Год тому назад мы в горах оружие у аборигенов изымали. Вместо спокойной операции приказали устроить тотальную зачистку. Народу положили с обоих сторон без счета… Что-то сейчас будет…

Подошедший мрачный ротный жестом поднял солдат, потом так же жестом направил в распахнутые недра транспортника. Мы медленно затопали по железному настилу, а нам в спину надрывались мегафоны:

— Джамп-джамп, макаки! Не спать!

Шесть часов полета для меня превратились в цирк с конями. Где в качестве главного клоуна и деревянной лошади выступал ваш покорный слуга.

За каким-то чертом на наш борт залезла свора штабных не к ночи помянутого генерала Флапса, один из которых попытался высказать свое мнение о внешнем виде офицера и примере, который этот офицер должен давать рядовому составу. Меня сразу после взлета укачало, и я не придумал ничего лучше, как скормить остатки обеда горлопанящему майору. Ну, он сам виноват. Его честно предупредили, причем первым словом было «простите», а вторым уже «бю-э-э-э»…

Как он орал, бедолага. Про то, где именно меня похоронят, как, сколько раз, и с какой радостью господин майор будет плясать на моей сиротливой могилке. Я так заслушался, что не успел отвернуться и меня вывернуло еще раз. На ту же мишень. И тогда к хору обиженного и оскорбленного штабиста присоеденились остальные. Под такой аккомпанимент мы и летели все шесть часов.