Андрей Гребенщиков - Обитель снов

Мечтатель и отец всех спасли, весь поселок, до Объекта не доехал лишь один-единственный автобус… Четверка, автобус просто лег на бок и остался лежать в овраге, он не загорелся, как та маршрутка, не взорвался. Кто-то утверждают, что видел, как из окон вылезали люди. Но никто не остановился, не помог, не подобрал их. Дикая, смертельная спешка… Мы все очень спешили. Еще не знали, куда, но неслись так, будто за нами гналась сама Смерть.

Так оно и оказалось, мы играли с ней в догонялки. Горизонт вспыхнул, когда наш автобус только въезжал в распахнутые гермоворота Объекта. Когда последний транспорт влетел в убежище, земля содрогнулась и мир сошел с ума… Одна женщина все время кричала «мир сошел с ума, мир сошел с ума». Наверное, она сошла с ума вместе с ним, никто не мог ее успокоить. А может, никто и не успокаивал, все смотрели, как медленно сдвигаются навстречу друг другу створки гермоворот, закрывая от нас горящее небо…

Когда мы остались в темноте… не совсем в темноте, над головой без конца мерцали красные лампы, они очень сильно давили на глаза, у меня слезились глаза и страшно болели – не от страха или отчаяния, тогда я ничего не понимала – только от монотонного, выжигающего сетчатку мерцания красных ламп. Но в сравнении с тем, как пылало небо, мы остались в кромешной, адской темноте…

Потом… потом земля ушла из-под ног и откуда-то извне пришел гул, сначала негромкий, он все время нарастал! Люди падали на бетонный пол, который беспрестанно дрожал, будто бился в конвульсиях, закрывали уши руками, орали, пытаясь заглушить этот гул. Мне показалось, что я оглохла, но все равно продолжаю слышать его…

Когда пришла в себя, рядом сидел седой старик. Он тыкал кривым пальцем в потолок и повторял: «Солнце взорвалось, совсем взорвалось, я знаю, я видел, Солнце взорвалось».

Знаешь, Четверка, я думаю, он прав…

Вот и все. Можно долго и даже успешно обманывать себя, однако обман не бывает вечным. Однажды приходит пора для сокрушительной и безжалостной стервы – правды. Ник старательно, очень искусно ее избегал, не замечая очевидного, игнорируя реальное. А неизбежная реальность состояла в том, что записи, которую он самонадеянно считал, вернее, заставлял себя считать современной, было почти двадцать лет, она чуть-чуть не дотягивала до страшного юбилея… Уже очень скоро наступит день, называвшийся с легкой дядиной руки Праздником общей беды. И праздник отмерит двадцатилетний рубеж между тем, что только что услышал Ник, и настоящим днем.

Спустя столько времени он стал свидетелем мировой Катастрофы, пережил ее вместе со своей ровесницей, замечательной девушкой Эль. Жаль, что ровесничество это разнесено на целую жизнь…

Несвоевременные мысли. С той стороны диктофона в ужасных страданиях умирала родная планета, а он думает лишь о том, что между ним и Эль разверзлась непреодолимая пропасть длиною не в расстояние, все гораздо хуже – во времени!

Всемирная Катастрофа. Она не могла не поразить его. Чудовищный апокалипсис, посекший судьбы целых народов и государств в мелкую щепу, перемоловший великую людскую цивилизацию в порошок… Однако Катастрофа давно стала частью реальности, история, рассказанная стариками на тысячу разных голосов, слилась в неразборчивый гул из неясных полуснов-полувоспоминаний – как ни цинично звучит, – беда стала чужой. Он – дитя эпохи Атома, ему не дано ощутить сопричастность с болью, с невосполнимой потерей людей прошлого. Чужая беда.

Сегодня он слышал Смерть. Не рассказы о Ней, а Ее саму, голос и дыхание. Прижавшись ухом к диктофону – замочной скважине в ушедшее, он подслушал ее безумный хохот, ее утробное, вечно голодное урчание, подслушал, как она чавкала, пережевывая миллиарды ни в чем не повинных душ… Он не мог не ощутить опустошение и холод. И он ощутил. В полной мере.

Вот только у Вселенской Беды оказался привкус терпкой горечи, остающейся после расставания с той, которую уже не суждено встретить никогда. Двадцатилетнюю Эль…

– Здравствуй, Никита, – Буйно пристально посмотрел на молодого человека. – Надоело начинать каждую встречу с дежурной фразы, но ты, как обычно, выглядишь донельзя хреново. И даже хуже. Раны мучают?

Ник отрицательно мотнул головой:

– Нет, Дмитрий Борисович, с ранами все нормально, заживают потихоньку, не волнуйтесь. Скоро оклемаюсь, обещаю.

– Ловлю на слове. Так и будем стоять на пороге или все же пригласишь внутрь?