Юрий Маслиев - Месть князя

Годы давали о себе знать. Одышка, учащенный пульс, отдающийся в висках…

«Эти ночные гульбища нужно прекращать…» – де ла Росси с отвращением разглядывал свое отражение в безумно дорогом венецианском зеркале в золоченой раме, висевшем на стене в его спальне, похожей на будуар записной кокотки.

Набрякшие веки на пепельно-сером, в мелких морщинах, дряблом лице, обвислый сизоватый нос над пухлым безвольным подбородком… Он еще раз внимательно осмотрел своими желтушными, в мелких прожилках красных капилляров, глазами покрытый отвратительным белым налетом язык, спрятал его и, поправив шейный платок, принял надменный вид, позвонив колокольчиком.

Несмотря на то что аппетита не было совершенно, в этом доме традиции не нарушались столетиями. Раздавался звонок колокольчика, отдавался приказ дворецкому, и через мгновение после того, как маркиз один или с гостями в обеденном высоком и несколько сумрачном, с длинными узкими окнами, похожими на бойницы, зале занимал место во главе сервированного стола, на котором можно было, наверное, кататься на велосипеде, из кухни, примыкавшей к залу, лакей выкатывал тележку с различными яствами. Маркиз, гурман и сибарит, очень гордился своей кухней. И действительно – гордиться было чем.

Он еще раз прислушался к себе. В его теле, как в концертном зале, сердце выстукивало похоронный марш в аранжировке других внутренних органов, создававших соответствующий фон главной погребальной мелодии.

«Нет, эти ночные гуляния нужно прекращать. Возраст уже не тот. А тут еще эта история…» – он недовольно покосился на кучу газет, лежащих на резном, инкрустированном слоновой костью столике. Газеты пестрели заголовками об исчезновении дона Кармони, нападении на его дом и убийстве десятка головорезов из его окружения.

Эта шумиха была маркизу ни к чему, так как газетчики приплели к этой истории и его имя.

«И вообще, куда этот грязный мафиози подевался? Я без него сейчас как без рук…» (В делах маркиза дон Кармони был его правой рукой. Хотя, в общем-то, неизвестно, кто из них был чьей рукой – так тесно переплелись их интересы.)

Зайдя в столовую, маркиз постарался отогнать от себя дурные мысли. С горделивой осанкой и чувством собственной значимости он уселся за обеденный стол. Тут же лакей открыл дверь в глубине зала, и другой лакей вкатил столик, заставленный всевозможными салатами и соусами. Посредине, на серебряном круглом подносе красовалось какое-то новое блюдо, накрытое высокой сферообразной, тоже серебряной крышкой.

«Ого, повар опять придумал что-то новенькое! Нет, не зря я плачу ему такие деньги. Каждый раз он меня радует новыми изысками».

Появились первые признаки аппетита, и маркиз с нетерпением ожидал, когда лакей закончит расставлять блюда на столе. Это тоже являлось своеобразным ритуалом.

С нетерпеливым любопытством де ла Росси вперил свой взгляд в центральное блюдо. Лакей, закончив, уже ставил точку в этом своеобразном театрализованном представлении. Он медленно и торжественно поднял сверкающую зеркальным блеском сферическую крышку, и тут же она, вывалившись из руки и скользнув по столу, с дребезжащим звоном покатилась по выложенному мраморной плиткой полу. Резкий запах формалина ударил в ноздри присутствующих. На блюде, украшенная петрушкой, маслинами, дольками лимона, лежала, уставившись мертвыми глазами в упор на маркиза, посиневшая, с жуткой предсмертной гримасой, оскалив желтые, в запекшейся крови, зубы, голова человека, который уже почти четверть века являлся негласным властителем этой провинции, мановения руки которого хватало, чтобы лишить любого сицилийца жизни, имущества, родных – всего. Это была голова главы мафиозного клана – голова дона Кармони.

Все застыло. В наступившей мертвой тишине послышался хрип де ла Росси, который, прочитав записку, привстал и вытянул руку вперед и вверх, в направлении антресолей. Он один мог увидеть со своего места дуло винтовки, которое выдвинулось сверху, где обычно во время приемов находился небольшой камерный оркестр. Но произнести он уже ничего не смог. Дикая боль нарастающим огнем полыхнула у него в груди и, достигнув апогея, исчезла. Старый мерзавец последний раз изогнулся в страшной предсмертной агонии и замертво рухнул на стул, издав при этом жуткое зловоние. Расслабившийся перед смертью анус выпустил жижу того, что, в общем-то, и являлось сущностью этого человека – мерзкое зловонное дерьмо.

Зажав рукой в белоснежной перчатке нос, лакей, слегка наклонившись, прочитал записку: «Это последнее лакомство, которое ты увидишь перед смертью. Подними глаза вверх, к Богу! Винченцо Виттано».