Евгений Шалашов - Хлеб наемника

— Скажи хоть, куда тебе столько еды? — доброжелательно поинтересовался я. — На талер вашу банду можно целую неделю кормить.

— Так я и брал на неделю, с запасом. А еще велел матери Вилли отнести. Отец у него года два как умер, а у него мать и две младших сестренки. Вилли, хоть и маленький совсем, но грамотный, и почерк красивый… Ему секретари из суда и из ратуши пергаменты писать поручали. Бывало, по пять фартингов зарабатывал! Вот как они теперь без него-то будут? — вздохнул Эдди.

— Жалко, — кивнул я, стараясь, чтобы выглядело убедительно.

Всех жалеть — жалости не напасешься. Если матушка Вилли еще хороша собой, сумеет заработать на хлеб телом. Нет — будет подрабатывать стиркой, шитьем, ну чем там еще? Девчонки подрастут, будут помогать матушке. Как-нибудь проживут.

— Ты знаешь одноногого Жака? — спросил я адъютанта.

— К-какого Жака? — испуганно вытаращился парень.

— Того, что стоит у входа на рынок, — терпеливо пояснил я. — У него еще нога деревянная. Ну, знаешь?

Испуганно захлопав ресницами, Эдуард неуверенно кивнул. Странно… Думал, что парень не испугается и тоффеля в ботфортах!

— Передай Жаку, чтобы ждал старого друга. Понял?

— П-понял, — слишком поспешно закивал мальчишка.

— Постой-ка, — остановил я парня, крепко взяв его за плечо: — Ты что, боишься?

Эдди старательно замотал головой, но глаза говорили обратное.

— Вот, значит, как… — удивленно воззрился я на парнишку. — Значит, воевать тебе не страшно, а поговорить с одноногим нищим — страшно?

— Это не нищий. Это… — буркнул Эдди и, немного помявшись, сказал: — Я видел, как он одного мальчишку костылем убил…

— Было за что?

— Было… — неохотно согласился Эдуард. — Крысятничал. Старшина его предупреждал, чтобы долю сполна отстегивал, а он утаил. Решил, что никто ничего не узнает, а у Жака везде глаза и уши. Я маленький был, милостыню собирал. Старшина нас всех собрал и сказал — глядите, мол, что бывает с теми, кто налоги не платит! Мальчишку ударил, костылем нажал, и — дух из того вон. Как вспомню — мороз по коже… Я тогда с рынка сбежал.

— А сейчас чем промышляешь? — поинтересовался я.

— Да так, когда чем… — неопределенно протянул мальчишка. — Только, — поспешно добавил он, — мы не в городе…

— Стало быть, купеческие обозы щиплете?

— Лодки, — уточнил Эдди.

— Обезьянки! — улыбнулся я, вспоминая жалобы купцов, возивших товары по рекам. Во время ночлегов к их судам подплывали маленькие и юркие лодки с такими же маленькими и юркими гребцами. Мальчишки баграми вытаскивали тюки с товаром и молниеносно исчезали. И лодки, и мальчишек прозвали обезьянками. Поймать злоумышленников было трудно, но коли их ловили, то не щадили.

— А что такого? — возмутился Эдди. — Все лучше, чем милостыню просить или у пьяных по карманам шарить. Купцы — они богатые, с них не убудет.

— Ладно, не горячись, — успокоил я парня, положив ему руку на плечо. — Беги к Жаку. Что ты должен ему передать?

— Господину Жаку следует назначить место для встречи со старым другом! — отбарабанил Эдди и, немного успокоившись, убежал.

Человек не бессмертен. Каждому (кому-то лучше, кому-то хуже!) известно, что рано или поздно за нами придут: будет ли это старушка с косой, ангел или большой журавль с перламутровыми крыльями, неизвестно. Но разве наше знание мешает нам жить? Есть, спать, праздновать свадьбы и рожать детей?

Осажденный город — это маленький слепок с нашей большой жизни! Несмотря на войско, стоявшее за стенами, Ульбург продолжал жить. Из домов, узких и высоких, как клинок, раздавались голоса. Вот тут, кажется, семейная ссора — муж упрекает жену в тратах, а та огрызается, призывая на его голову кары небесные. Тут — нестройный хор детских голосов учит вслух катехизис. А в этом доме плачет маленький ребенок, а нежный женский голос поет ему колыбельную песню. А здесь слышны пьяные женские голоса и довольное оханье мужчин, словно бы занятых нелегкой, но важной работой…

Я шел не спеша, стараясь растянуть время. Давно собирался пройтись вот так, не торопясь, но все не получалось. Возможно, когда в следующий раз буду так же идти, то из домов будет слышен лишь женский плач, стоны и голос кюре, читающего заупокойную молитву.

Начинало темнеть, но улицы были полны народа. То тут, то там проходили ремесленники, тащившие на собственных плечах и катившие на тачках нужные вещи — мешки с песком, камни и бревна, что будут сбрасываться со стен на головы нападавших. Проехала повозка, груженная черпаками на длинных рукоятках. Лить кухонными поварешками горячую смолу — несподручно… Женщины, попадавшиеся на пути, тоже что-нибудь да несли — корзины с продуктами, кувшины с молоком и просто какие-то узлы. Стало быть, городской рынок работает, поэтому жители спешат закупаться впрок. Скорее всего, продавцы избавляются от скоропортящихся продуктов. Обычно торговцы бывают самыми чуткими к изменениям. То, что может понадобиться во время долгой осады, очень скоро будет не купить даже за очень большие деньги.