Евгений Шалашов: Хлеб наемника

— Вот видишь, господин рыцарь, какая красавица?! — горделиво сказал селянин, любуясь на свою э-э… кобылку.

Я осторожно перевел взгляд на Гневко. Бедолага стоял широко расставив копыта и опустив голову до земли. Казалось, с места его теперь не сдвинешь. Пришлось подойти к другу поближе и осторожно положить ему руку на холку:

— Ну, может, тебе глаза закрыть? Давай попонку наброшу, — заюлил я, чувствуя себя последней сволочью. — А ты представь себе, что с другой…

Гневко посмотрел на меня исподлобья: «Ну и гад же ты! Сам бы пробовал!» А я подумал: «Надо было у мужика деньги вперед брать…»

— А помнишь, прошлым летом? — состроил я умильную физиономию. — Кобылка у тебя была…

«Которая?» — прищурился наглец. Дескать, много их было, где ж упомнить-то всех…

— Ну, которая вся такая знойная, мавританская… помнишь? Копытцем топнет — аж дым из ушей! А шея у нее, а спинка… Вспомнил?

Кажется, мой боевой друг и соратник вспомнил… В глазах загорелся огонь.

— Во-во, она самая, — провоцировал я друга, чувствуя себя старым сводником. — Ты на клячу-то эту не смотри, а ту вспоминай!

…Они с «мавританкой» сбежали куда-то в леса и поля и вернулись через неделю — тощие, как февральские грачи, но счастливые, как мартовские кошки. В другое время Гневко получил бы от меня нахлобучку. Но в тот раз я и сам напоминал драного помойного кота, потому что хозяйка «мавританки» не уступала в страсти своей кобылке…

Гневко обреченно вздохнул. Коротко кивнув даме, гнедой целеустремленно пошел вперед, в сторону ближайших кустиков. Никаких там заигрываний или ласковых покусываний за шею. Меня застеснялся? Так я бы отвернулся!

Лошадка, слегка растерявшись, возмущенно заржала: «А поухаживать?» Но гнедой продолжал идти, не обращая внимания на протесты. «Барышня» немного постояла и затрусила следом. Все-таки такие кавалеры подворачиваются нечасто.

Когда из кустиков раздалось удовлетворенное ржание кобылки, я молча протянул пейзанину раскрытую ладонь.

— Дак, может, еще и не того. — Хитровато посмотрел он мне в глаза. — Может, плохо он ее… Подождать бы чуток, посмотреть — понесла ли. У нас пока, значит, кобыла не понесет, денег не плотют…

Получив затрещину, мужик покатился по земле. Перевернувшись пару раз, он вспахал носом землю и замер, притворившись мертвым. Ну точь-в-точь как жук, которого поймали мальчишки. Хм, будто бы я не знаю силу удара…

— Четыре талера! — повысил я цену и пригрозил: — Будешь изображать обморок — заберу и телегу, и кобылу. С приплодом! — добавил я мстительно.

Мужик резво вскочил и побежал к телеге. Вернувшись, стал совать монеты.

— Вот, ваше сиятельство, — испуганно затараторил он. — Тут ровно на четыре талера…

— Ладно, — смилостивился я. — Пусть будет три, как уговаривались.

Пейзанин расцвел, выдал две серебрушки и целую горсть фартингов. Талеры были имперские, а медяки — произведение какого-то местного герцога. Тот на меди не экономил, поэтому по весу они не отличались от талеров. «Не перепутать бы!» — сделал я зарубку в памяти.

— Господин рыцарь! — весело предложил мужичок, на радостях позабывший о зуботычине: — А может, пока они свои дела делают, мы с вами слегка того… перекусим? Отметить бы.

Слегка оттопырив нижнюю губу, я попытался было изобразить горделивое недоумение, но почувствовал, как брюхо начинает урчать.

Пейзанин побежал к телеге (и чего он ее так далеко оставил?), притащил увесистый окорок, вяленую рыбу, хлеб и парочку луковиц. Потом, заговорщически улыбнувшись, извлек из-за пазухи глиняную фляжку:

— Вы уж, господин рыцарь, простите, — повинился он. — Кружек-то у меня нет. Так что вы — первый!

«Ишь, какой вежливый!» — усмехнулся я про себя и отстранил баклажку.

— А вы что — не потребляете? Или брезгуете? — вытаращился крестьянин. — Здря, все чистое. А шнапс сам делаю, из лучших яблок. Соседи со всего графства съезжаются!

— Не переживай, — успокоил я мужика, кромсая мясо на кусочки, а каравай на ломти. — Просто — не пью.

Мужик озадаченно покрутил головой и сделал основательный глоток. Прищурившись и подождав, пока жидкость не упадет в желудок, ухватился за луковицу и с аппетитом откусил половину. Вторую луковку я успел почистить и порезать — сам люблю копчености с луком!

— Эх, хорошо! — блаженно выговорил пейзанин, вытирая слезы, что выступили то ли от «влаги», то ли от лука.

Посидев немного, мужик приложился к фляжке и вновь захрустел. Еще через пару глотков, когда хмель уже стукнул по мозгам, а главная закуска была изничтожена, мужичок осмелел: