Евгений Шалашов - Хлеб наемника

— Ладно, три! — махнул я рукой. — Но это — последняя цена!

— Два с половиной! — попытался торговаться мужик.

— Свободен! — отрезал я, показывая, что слово мое тверже камня, переживая — не ушел бы благодетель.

Не ушел. Видимо, очень уж ему хотелось заполучить «кобыленка» от чистокровного жеребца. Немного потоптался и потом буркнул:

— Согласен. Три так три…

— Лады, — кивнул я, протягивая ему руку.

Пейзанин с почтением принял мою ладонь и попытался ее крепко сжать (пережать, что ли, захотел?), заскулил, отпрыгнул в сторону и принялся дуть на свою мозолистую лапу — такой ручищей раскаленное железо хватать можно…

Отдувшись и отмахавшись, мужик спросил:

— Кобылку-то сюда привести? Или — сами придете?

— Веди, — кивнул я.

Пусть думает, что мы гордые! Наемник-первогодок имеет в месяц всего четыре монеты, и ничего, живет. Я — не первогодок, но вчера на последний медяк купил два фунта черных сухарей: фунт — для себя и фунт — для коня… Чего-чего, а торговаться жизнь научила. Ну и как же теперь выполнить самую сложную часть? Нет-нет, это не то, что вы подумали…

Гнедой пасся не слишком далеко, но и не слишком близко от меня. Так, чтобы не мешать, но и прийти на помощь.

— Гневко! — позвал я. — Овса хочешь?

Гнедой навострил уши, зыркнул глазом и сморщил нос: «Ну и где же он? Что-то не наблюдаю…»

— Дело есть! Выполнишь — будет тебе овес, а мне… — Я задумался.

Конечно, первое — овес, потому что Гневко его уже с неделю не видел. А мне? Поесть бы как следует… Согласен на кусок хлеба, куда будет положен большой шмат ветчины. Еще лучше — тарелка холодной телятины или миска тушеной свинины с горохом. А потом? Хорошо бы — новый плащ, бельишко. Словом, трех талеров на все не хватит! За последний год, что выпал у меня безработным, а значит — безденежным, прорех в хозяйстве накопилось столько, что лучше и не вспоминать.

Пока я предавался невеселым думам, Гневко подошел вплотную и выдохнул в лицо горьковато-мятным запахом одуванчиков: «Выкладывай!»

— Кобылку просили ублажить, — доложил я. — Денег за это дадут!

— И-и-го-го! — улыбнулся он во всю пасть. Дескать — всегда готов! Но потом, спохватившись, подозрительно поинтересовался: — И-и-го?

— А я знаю? — пожал плечами. — Хозяин сказал, что жеребенка породистого хочет. Такого же красавца, как ты… — польстил я другу, но отнюдь не успокоил его.

До сих пор нам еще никто не предлагал деньги за то, что делали даром и — не постыжусь сказать — с удовольствием…

Тут раздалось ржание. Гневко прислушался, определяя по голосу возраст «подруги», а потом, презрительно бросив мне: «Го-го!» — отвернулся, выставив на обозрение круп…

— Ну и что такого? — примирительно сказал я. — Ну подумаешь. Да ей и всего-то лет восемь! Ну десять, ладно. Разок-то можешь…

Вместо ответа гнедой махнул хвостом, пытаясь попасть мне по физиономии. Таким образом выразив все, что он думает обо мне, о пейзанине и о той кляче, Гневко собрался вернуться к недоеденным ромашкам. Но тут уж я не выдержал:

— Друг называется! Почему я один должен о деньгах думать? А мне каково было, когда мы у той дуры жили?

Гневко остановился и слегка скосил глаз в мою сторону.

— Го? — удивленно спросил он.

— С чего это ты взял, что мне там нравилось? — обиделся я. — Как же… Так нравилось, что я без порток был готов сбежать. Из-за тебя страдал. Думал, ладно, так уж и быть — до весны эту толстую дуру поублажаю, зато мой скакун будет в теплой конюшне, да в сытости, да с кобылками молодыми. А ты… Я тебя часто о чем-то прошу?

Жеребец пристыженно застриг ушами, мотнул гривой: «Ну прости, прости, не знал я…»

— Вот, господин рыцарь, мы и пришли, — послышался бойкий говорок пейзанина. — А это — лошадка моя, Снежинкой звать. Красавица!

— У-у-у! — завыли мы с гнедым в один голос.

Снежинкой кобылку можно было назвать только с большого перепоя… Шкура, может, и была когда-то белоснежной, но изрядно потемнела и полиняла от времени. А тут еще красавица и приволакивала ногу…

«Уж не сап ли?» — забеспокоился я и подошел поближе глянуть на лошадиные бабки. А, нет — залысин не видно. Надо бы копыта осмотреть, но это уж пусть хозяин сам разбирается, его лошадь. Чувствовалось, что «Снежинке» не восемь и даже не десять лет, а все двенадцать с гаком. Ей бы не о жеребятах думать, а о том — как бы к живодеру не попасть…

Однако при виде гнедого красавца кобылка воспрянула, как старушка-нимфоманка перед молодым любовником, — выпрямила спину, подняла хвост и кокетливо заржала. Правда, ржание было с легким покашливанием…