Сергей Дмитрюк - Лава

Вскоре, узкая, словно лезвие бритвы, линия горизонта изогнулась плавной дугой, и в волнах раскаленного воздуха, подобно миражу, показались белые очертания Шаолинсеу, словно сказочная птица выгнувшая грудь навстречу океану.

Длинный, на несколько километров, ряд старых допотопных машин, шатких повозок, запряженных вьючными животными, и просто пеших людей занимал все полотно главной дороги. Все это скопление медленно двигалось в сторону столицы. Изможденные животные отупело, и испуганно озирались по сторонам, из последних сил таща свои тяжелые ноши; люди устало брели за ними, обливаясь потом на палящем солнце; запыленные обшарпанные машины пыхтели и скрежетали железом, словно от усталости, совсем как живые. Вся эта нескончаемая процессия останавливалась у контрольно-пропускного пункта, где несколько солдат в форме народно-революционной армии томились на жаре, тоскливо поглядывая на скопившиеся повозки. Здесь же, преграждая дорогу, стояли две тупомордые бронемашины, щерясь амбразурами для пулеметов.

Я пристроился в общий ряд, выключил магнитный активатор — магнитор плавно осел на грунт, подняв облачко пыли. У обочины, по обеим сторонам дороги, прямо в степи стояло множество шатров, сложенных из листов пластика, кусков картона и грубой материи. Я взглянул на юг, в сторону океана, и увидел, что этот стихийный лагерь тянется до самого побережья.

— Люди едут в столицу в поисках лучшей жизни, — донесся до меня чей-то хрипловатый голос.

Обернувшись, я увидел раскрасневшееся лицо пожилого мужчины, сидевшего в стареньком, потрепанном временем и ветрами, магниторе, остановившемся тут же. Маленькие желтоватые глазки мужчины смотрели на меня с любопытством. Он стер со лба обильно выступивший пот и снова заговорил:

— Да, да, почти со всей планеты едут! Даже в южной столице живется не так хорошо… Относительно хорошо, конечно… Если вообще можно говорить о чем-то хорошем в наше время.

Он не без зависти осмотрел мой магнитор. Сказал:

— Вы посмотрите, на чем приехали сюда эти люди! Такая машина, как у вас, теперь большая редкость. А кто в этом виноват, я вас спрашиваю?

Я посмотрел на него, и кинул взгляд на начало бесконечной вереницы машин, повозок и людей. Заметив этот взгляд, мой неожиданный попутчик досадливо проворчал:

— Это на долго… Если нет специального разрешения, можно простоять несколько дней. А тех, кто приехал из южных провинций, вообще не пускают в столицу. Видите вон там? — Он указал в сторону побережья, где расположился палаточный лагерь. — Эти люди приехали сюда несколько месяцев назад и уже успели обжиться в этой степи… Как они могут так жить?

Он сокрушенно покачал головой. С любопытством посмотрел на меня.

— Извините, а вы в столицу по делу, или тоже с Южного материка?

— Нет. Из Шэнь-Цян, по делу, — неохотно бросил я. Жара не располагала к задушевному разговору.

— Понятно, — мужчина кивнул и, видимо, поняв, что я не склонен к дальнейшей беседе, вылез из своего магнитора.

Взглянув еще раз на начало унылой очереди, я включил магнитный активатор. Магнитор плавно двинулся с места. Минуту спустя я был уже у контрольно-пропускного пункта.

Заметив мой смелый маневр, один из солдат, видимо старший, поспешно выступил вперед, делая энергичный жест рукой требуя, чтобы я остановился. Двое других неохотно поднялись вслед за ним. Я нажал на тормоза. Старший, помедлив, заглянул в салон и лениво потребовал документы. Я протянул ему свою карточку. Он долго, без выражения, изучал кусочек фиолетовой пластмассы с золотыми иероглифами. Суровое, скорее от усталости и жары, нежели по характеру, лицо его болезненно подергивалось; крупные капли пота медленно катились по лбу и щекам, стекая за воротник выгоревшей, распахнутой на груди рубахи. Наконец, он вернул мне удостоверение, на мгновение остановил на мне недоверчивый взгляд и неохотно распорядился открыть дорогу.

Вереница людей, приехавших в столицу в поисках счастья, скопище кургузых повозок и оглушительно рычащих машин медленно удалялись на экране заднего обзора. Наконец, они совсем исчезли из виду. Лишь в левом нижнем углу экрана еще мелькали пестрые шатры беженцев с Южного материка, но и они вскоре перестали быть видны в затмившем их радужном блеске океана.

Медленные тяжелые волны его, густо-аметистового цвета, катились с востока, омывая белые парапеты набережных, некогда величественной, столицы. Грандиозные шесть белоснежных пирамид — бывшие правительственные здания на проспекте Свободы — видимые даже отсюда, медленно и неуклонно надвигались на меня, заслоняя горизонт. Где-то там, в центре столицы, когда-то кипела совсем иная жизнь: многочисленные бары, отели, рестораны, представительства различных фирм и учреждений — символы процветания и могущества прежних режимов — заполняли целые кварталы города. Теперь все это лежало в руинах, оставшихся после революционных боев. Огромный «муравейник» вдруг разворошили, разбросали и уничтожили все, что усердные «муравьи» кропотливо собирали и складывали столетиями в остов великого здания всепланетного «Сообщества равных». Лишь только эти огромные дома-пирамиды, сложенные из белого песчаника, остались памятью о прошлом, на которую с неотвратимой безысходностью надвигалось мрачное настоящее. Устоят ли они перед ним, как устояли под натиском времени египетские пирамиды, оставленные нам в наследство нашими далекими предками, жившими на Земле десятки тысяч лет до нас? Никто здесь не знал этого…