Сергей Дмитрюк - Лава

Я быстро посмотрел на него. Он понял, что зашел слишком далеко, и сразу же осекся. Стал в запале быстро ходить по кабинету. Я молча наблюдал за ним, спокойно закинув, нога на ногу. Видимо, немного успокоившись, Ен заговорил снова, словно, я был учеником, которому он — профессор, умудренный опытом, — вынужден объяснять прописные истины.

— Конечно, у нас не все так хорошо, как хотелось бы. Но даже древние говорили: не принося жертв, не возможно обрести счастье! Разве не так? А жертвы отданные революции — святы! Они не были напрасными. Ты знаешь, что нам досталось после Данг-Лао?

— Читал.

— Читал? — Ен усмехнулся. — А я видел это собственными глазами, жил этим, когда пришел работать в ОЗАР! Шестьдесят процентов населения на Гивее влачило нищенское существование, коррупция, пропитавшая весь государственный аппарат, экономика на грани полного краха, спекулянты, уголовники различных мастей, разгуливающие на воле и чинящие беззаконие. И это еще не все. Подпольная торговля на «черном рынке», ночные притоны и прочие сомнительные заведения, в которых процветает наркомания и проституция. Вот, полюбуйся! — Он бросил на стол толстую пачку оперативных сводок. — «Топаз», «Анио», «Гикаку», «Жене», «Бато-Лавуар», «Куро», «Йокомиси», «Пусан»… В одном только Шэнь-Цян их около двадцати!

Я перебирал серые пластиковые карточки с компьютерной распечаткой. Честно говоря, многое из рассказанного Еном было для меня мало понятно, хотя, обо всем этом я уже читал и слышал перед отлетом на Гивею, все это видел своими глазами здесь, на планете.

— А кто содержит все эти бары?

— Не известно. Сколько бьемся, не можем выйти ни на одного мало-мальски крупного дельца.

— И при этом ты отказываешься арестовать Наоку? Наоку, который, скорее всего, и стоит за всем этим? — скептически заметил я.

Ен поморщился, и я понял, что задел его больное место.

— Самое большое, что мы можем, — продолжал он, сделав вид, что не расслышал моего замечания, — это устраивать облавы, которые, в большинстве своем, мало эффективны. Стоит нам разгромить один притон, как в другом конце города появляется три новых.

— Почему бы тогда не провести кардинальную операцию, охватывающую весь город? Арестовать максимальное количество преступников, и выйти через них, наконец, на главного босса или боссов.

— Видишь ли… — Ен почесал затылок. — Здесь не все так просто, как кажется. Ну, во-первых, у нас нет ни средств, ни людей для этого. Ты же должен представлять, сколько понадобится оперативников и техники для такой широкомасштабной операции? А, во-вторых, в каком-то смысле, существование этих заведений выгодно народной власти. Дело в том, — поспешил объяснить он, видя мое удивление, — что все эти притоны, кроме наркотиков и другой дряни, продают населению продовольствие. Конечно, тоже подпольно и в обход наших распределителей. Ведь мы еще не можем снабжать город бесперебойно. Провинция, вообще, сидит у нас на голодном пайке. А у них можно в любое время дня и ночи достать все, что душе угодно. Вот и идут к ним люди, и отдают последние заработанные гроши, чтобы не умереть с голоду.

— Но ведь продовольствие это тоже ворованное из ваших же распределителей! А это уже политика! Явный удар по «престижу революции», как вы любите говорить со своих трибун.

Откровенно говоря, я его не совсем понимал. Ен снова болезненно поморщился. Сказал:

— Не надо, Максим! Не надо язвить на эту тему! Подрыв подрывом, а прикрой мы сейчас все эти заведения, это вызовет такое недовольство народа, что не приведи господи! Ведь они снабжают даже Южный материк! С идеологией-то у нас еще не все в порядке, — сокрушенно добавил он. — В народе живы еще старые стереотипы, взгляд на верховную власть, как на бога, который все может и все видит, но ничего не делает, чтобы помочь бедам людей. А кто в этом виноват? Все та же диктатура, которую мы смели очищающим огнем революции! Ведь, посмотри, что получается. После подавления восстания Квой Сена, власти жестоко расправлялись со всеми инакомыслящими, на планете царил «черный» террор. Они хотели запугать народ, вытравить из него само стремление к свободе и справедливости. Но наш народ был уже не тот. Теперь им уже нельзя было управлять по старому, как стадом скота, опираясь только на силу и страх. Тогда правительство сменило тактику, и со всех трибун важные чиновники стали говорить о своем стремлении дать народу свободу и равенство, о необходимости ставить интересы народа превыше всего, подкрепляя эти призывы незначительным послаблением диктатуры, но оставляя незыблемым ее остов. Народ был ослеплен, оглушен потоком пустых обещаний и призывов. Ему говорили: верьте, очень скоро мы дадим вам все блага этого мира, и вы не будите больше испытывать лишения и голод. И тут же оговаривались: но это время не может наступить сразу, вы же понимаете, что не все так просто, нужно еще немного потерпеть, перенести еще некоторые лишения, и тогда наступит желанная пора всеобщего изобилия и счастья. И самые важные вельможи, включая президента, приложив руку к сердцу, горячо клялись: видите, мы прилагаем для достижения этого все возможные усилия, пускай наши достижения еще малы, но не нужно отчаиваться, ведь это только начало, надо просто верить и работать, верить и работать, и это все, что от вас требуется…