Сергей Зайцев - Темная мишень

Понять-то их можно, но простить этих гадов, отказавшим людям в помощи – не дождутся.

Сергей, хотя и выбирался из бункера не часто, сталкерствовать умел. Но уходить с женой и дочерью – это уже, как говорится, совсем другая разница. Хотя дочь неплохо обращалась с оружием, метко стреляла и умела действовать быстро, без раздумий, для поверхности этого мало. А жена, Майя, женщина простоватая и рассеянная, на поверхности и вовсе может стать обузой.

Караванщики и не подозревали, что на сегодня уже самое главное для будущих беглецов сделали – просто появившись в назначенное время. Ничто не говорило, что они успели поучаствовать в стычках со зверьем – предельное спокойствие, собранность и абсолютно целое на вид снаряжение. А значит – ночь спокойная. К тому же, по характеру заказа, дальше они явно отправятся в метро. Ведь не обязательно идти с ними. Можно схитрить, пойти следом, по проторенному маршруту…

Когда отпущенные полчаса отдыха начали истекать, Фи отстегнула ремни маски, сняла ее, вдохнула свежий морозный воздух полной грудью. Повернулась к отцу с заранее отчужденным выражением на лице. Заговорила тихо, почти одними губами, чтобы не донеслось до ушей бродяг:

– Па, что ты решил?

– Сговорились с матерью… За моей спиной…

– Ты сам нас вынудил. Ты не хотел меня слушать. Храмовой тебе дороже семьи.

– Мы слишком многим ему обязаны. И ты это знаешь не хуже меня.

– Хватит, отец. Мы не его рабы. И имеем право на собственную жизнь. Ты с нами? Или пойдешь к Храмовому и заложишь нас?

Лицо Полякова предательски дрогнуло. Ничего не хочет слушать. Вся в него. Не характер – упругий стальной прут. Ни согнуть. Ни сломать. Только убить. Пальцы на прикладе «Вепря» занемели от напряжения, но он сдержался. Сдержался, чтобы не рявкнуть дочери что-нибудь злое и обидное.

– Ты знаешь ответ.

Фиона кивнула отцу и пошла к караванщикам.

Услышав звук шагов, со скамьи поднялся Первый, обернулся навстречу, козырьком ладони прикрывая глаза. Прожектора никто ведь и не думал отключать. Ничего, бродяги уже привыкли к такому приему. Зато все как на ладони – если рыпнутся, крепко пожалеют. Перебросившись с девушкой несколькими короткими репликами, Первый кивнул своим, и те начали собираться. Закинули рюкзаки на спины, поправили маски, проверили оружие. Затем Фи выпроводила их за дверь и накрепко заперла засовы.

Всё, вахта на сегодня окончена. Мороженые туши заберут и без них. Поляков нащупал хитро спрятанную сбоку от входа в бункер кнопку электрического звонка, о существовании которой знали только свои, несколько раз коротко нажал, подавая условный сигнал. Они тут все давно параноики. Зато пережили многих, кто подобной осторожностью не обладал.

Щелкнул, размыкаясь, дистанционный замок двери.

Привычно миновав несколько пересекающихся коридоров первого подземного этажа, едва освещенных редкими и слабыми лампочками, Сергей и Фиона добрались до лестницы, ведущей еще ниже, и спустились в жилой сектор. Ненавистные маски сняли сразу, как только покинули двор, – их носили больше для порядка, чем по необходимости, так как счетчик Гейгера в окрестностях давно молчал. Да и лица от холода неплохо защищали.

Еще одна дверь – тоже стальная, с осыпающейся шелухой старой краски. Шлюзовая камера. Последние года три ее уже не использовали по назначению. Поляков несколько раз ударил прикладом «Вепря». Несильно, просто подал сигнал.

Петли заскрипели, в распахнувшую дверь выглянул завхоз Головин, отступил, освобождая проход. По комплекции Головин напоминал старого гнома из наивных сказок сгинувшей реальности – невысокий, коренастый, круглая голова вдавлена в плечи без малейших признаков шеи, крупные черты лица рельефно подчеркиваются игрой света и тени. Мощный горбатый нос утесом упирается в низкий лоб, маленькие бесцветные глазки подслеповато щурятся на окружающий мир из-под кустистых бровей, мясистые губы кривятся в вечной брезгливой гримасе. Портрет завершала лохматая седая шевелюра вкупе с короткой неряшливой бородкой, словно плесневая поросль неровными островками обтягивающая широкие скулы. А еще от него, мягко говоря, пованивало. Никто не знал, моется ли он вообще, но одежда на нем всегда была неизменной – засаленная до предела телогрейка, из дыр которой торчали бурые клочья ваты, и такие же заношенные ватные штаны. И ничего доброго в этом гноме, кстати, не было.

Та еще сволочь.

Молчаливый и замкнутый, Головин за свою рабскую преданность Храмовому давно заработал кличку Пятницы, а Храмовой, соответственно, по эстафете получил Робинзона.