Лев Вершинин: Сельва не любит чужих

Заметив Гдламини, девушка жалобно вскрикнула и кинулась к ней. Но трогательной сцене не суждено было продолжиться. Откуда-то из горящей мглы вновь защелкали выстрелы.

В этой печке нечего было больше делать живым.

— Отходим! — приказал Дмитрий.

Отступить удалось без потерь. Стоило лишь вырваться из круга темного пламени, и ночь перестала быть врагом. Напротив, она, словно устыдившись за содеянное раньше, взяла маленький отряд под покровительство. Надежно укрытые тьмой, люди дгаа и унсы отступали вверх по ответвлению ущелья, ведущего в горы. А позади красное становилось багряным, багряное — пунцовым, а пунцовое — бледно-желтым…

Дгахойемаро догорала.

А потом пожар, властвующий внизу, совсем стих, и ночь сделалась густой, как черный мед деревьев мдуа…

— Понимаешь, пане гетьман, я ж встретил того гада, что до нас приходив, — уже почти обычной речью рассказывал Дмитрию Микола, когда нгуаби позволил отдыхать и все, кроме них двоих, не разводя костра, свалились кто где. — Не вбив, бо не до нього було. Да-а, — протянул Рыжий, потирая синяк. — Нияк не зрозумию: як отой собака так швыдко сумив со стрильцями повернутися?

Невесело хмыкнув, Дмитрий пожал плечами.

— Измена, брат…

— Зрада? — зрячий глаз Миколы округлился. — Тю! Мени стари люды казалы, що у горных зрадныкив не бувае… — он помолчал немного. — А це що таке?!

Из мрака скользнула быстрая тень. Доверчиво прильнула к колену унса. Тот осклабился.

— О! Це ж мий трохвей! Ось, прилепилася, дурна дивка! — Судя по всему, ему не очень-то хотелось, чтобы горная красотка отлипала.

— А усе ж таки красуня, а, пане гетьман?

— Угум… — неопределенно пробурчал Дмитрий, пытаясь вспомнить, откуда знакомы ему эти огромные, в поллица глаза. Да, конечно! Именно из-за них на празднике чуть не погрызлись Микола и унсенок Олекса. Что ж, похоже, и конец спору. Не повезло мальчонке…

— Лягаемо, гетьмане? — спросил унс, зевая.

— Спи, — разрешил нгуаби.

Сам он так и не заснул в эту ночь. А утро оказалось мудренее вечера. Искупая вчерашние беды, оно подарило сразу две радости. Сначала, еще на рассвете, с отрогов спустился Мгамба, уставший ждать прихода нгуаби. А чуть позже из чащобы вышел Н'харо со своими урюками. Отдохнувшие, крепкие парни в полном боевом снаряжении просили вести их в бой немедленно, и Дмитрию пришлось долго разъяснять скрипящему зубами Убийце Леопардов, в чем отличие стычки от войны и почему быстрая месть далеко не всегда ведет к победе…

Всего, как выяснилось, уцелело почти двадцать десятков воинов, считая вместе с необученными и легко раненными. Совсем никаких потерь не понес отряд сержанта Н'харо, три с лишним десятка отважных урюков первого призыва. Это было уже что-то. Во всяком случае, с этого можно было начинать.

В полдень второго дня от сожжения Дгахойемаро, стоя перед строем бойцов, дгаангуаби Дмитрий Коршанский кусал губы, стараясь не выдать гордости, переполняющей сердце.

Он хотел бы, чтобы здесь была сейчас Гдламини, чтобы она, вождь, разделила с ним, военачальником, восхищение этими несломившимися в несчастье воинами. Но, увы, время женщин окончилось, и мвами осталась высокого в горах, воодушевлять и успокаивать тех, кто не способен взять оружие в слабые руки…

Люди стояли полукругом.

Все до единого — суровые, мужественные, силой духа не уступающие урюкам сержанта. Никто не посмел бы признать в этих хмурых мужчинах вчерашних пустоголовых двали. Разве что блеск в глазах нет-нет да и выдавал, как молоды леопарды сельвы.

Уже не отряд. И даже не ополчение.

Армия, хотя и небольшая.

У многих — трофейные автоматы, карабины, остальные крепко сжимают боевые копья, арбалеты, продолговатые щиты, изготовленные из прочных ветвей бумиана, украшенные звериными шкурами и пластинами черепашьего панциря.

— Говори, нгуаби! — попросил Мгамба. Да, пора…

Дмитрий набрал полную грудь воздуха. И вдруг понял, что не может найти нужных слов. Таких, которые вселили бы надежду и уверенность в юношеские души, смятенные первым в жизни поражением и великой бедой. Ему, пожалуй, легче было бы сейчас встать в строй, рядом с ними, чем говорить. Ведь, в конце-то концов, он, их нгуаби, был ненамного старше любого из восторженно глядящих на него юношей.

— Смелее, тхаонги, — шепнул седоголовый Мкиету, стоящий чуть позади. — Теперь ваше время, время молодых. Нам, старикам, пора молчать и гордиться вами.

— Говори же, — почти приказал Б'бубия, старейшина белоснежного высокогорья. — Не томи их, они ждут слова!