Михаил Гвор - Поражающий фактор. Те, кто выжил

Из боеспособного личного состава – двенадцать офицеров, семь прапоров, остальные – сержанты и солдаты. Из последних около четверти – сверхсрочники. Некоторые участие принимали. Это гуд.

Из плохого – ребята с ума сходят. Начинает доходить, что не игра это. А жизнь реальная. Злая, страшная и кровавая. И рестарта не будет. Как ни проси. И раненых человек шестьдесят. Из них примерно сорок до утра не доживут.

Зато боксы и склады почти целые. Завтра – первую роту на разбор жилых, за второй – снабжение, третью – в боевое охранение. На всякий случай, вдруг полезет кто. БТРы откопаем – будем ими рыть.

– Думаешь? – на соседнее сиденье залез Сундуков. Пьяный, но еще нормальный. – И правильно. Кому-то думать надо. А кому-то голыми руками камни разгребать, потому что стоны из-под них НЕ ПРЕКРАЩАЮТСЯ!

– Рома, успокойся. А то спрошу, какого черта нажрался и гонишь.

– А такого, Вова. Нашел я их. – Остекленевший взгляд капитана уткнулся в темноту за лобовым стеклом. – Все. Верил во что-то, надеялся, а теперь – кончилось. Глебыч! – обернулся вдруг ротный к Пчелинцеву. – Будь человеком – разреши уйти.

– Куда? – не понял майор.

– Туда, – ткнул Сундуков пальцев вверх. – Края Вечной Охоты, или как там оно…

– Крыша совсем поехала? – осторожно уточнил комбат, прикидывая, как бы половчее капитана заломать, если за пистолетом потянется.

– Совсем, – неожиданно согласился Сундуков. И замолк. Снова продолжив только через несколько минут: – Прости, Глебыч. Я ведь тоже не железный, сам понимаешь.

– Понимаю. – Майор обнял ротного. Капитан, прошедший обе «чечни», зацепивший краем таджикских «вовчиков» с «юрчиками», не плакал. Он выл. Тихо и страшно.

В свете костра мелькнул вдруг бегущий к командирскому «уазику» солдат. Пчелинцев вылез ему навстречу, погасив за собой свет в кабине. Нормально все с Ромкой будет. Обязательно. Иначе и быть не может.

– Что случилось, товарищ сержант? – спросил майор у запыхавшегося бойца.

– Там это, «шишига» из города едет. Прапорщик Безручков в тепловизор смотрел и сказал, что наша, Германа Ваньки. Мотор гудит мерзко сильно.

– Так что же ты телишься так долго?! – выкрикнул Пчелинцев, хлопнул ошалевшего сержанта по плечу в грязном комке и побежал к бывшему въезду в часть.

Совсем немного не успел. Приехали уже.

Урусов, как обычно изображающий айсберг, выкидывает сумки из кунга, рядом нянчит Димку Влада с карабином через плечо. Возле Германа, радостно рассказывающего что-то бойцам из оцепления, мнется с ноги на ногу молоденький паренек, весь какой-то помятый и растерянный.

И потерянно сидит у колеса, прямо на холодной земле, Аня. И все оглядывается по сторонам…

– Не меня ли ищете, милостивейшая госпожа?

Просыпаюсь ночью. Внезапно, как от удара. Сажусь на кровати и несколько минут соображаю, что меня разбудило. В лагере тишина, стены домиков прекрасно пропускают звук. Если он есть. Может, Санечка пискнула? Нет, безмятежно сопит на расстеленном на полу матрасе. На кровать мы ее класть боимся, высоковато все-таки.

Через несколько минут сон окончательно уходит, и я вдруг понимаю: мамы больше нет. Совсем. Мы с ней всегда чувствовали друг друга. Нет, это не телепатия, никакого чтения мыслей. Просто, когда у одного из нас что-то случалось, второй начинал беспричинно нервничать. Заметили это во время моих первых походов. Сначала грешили на совпадение, потом подумали, что настолько точных совпадений, да еще в таких количествах, не бывает. Объяснение искать не стали, просто приняли как факт. Привыкли, особенно после того, как я поднабрался опыта и стал крайне редко попадать в истории. Даже подзабылась эта наша способность.

А теперь вспомнилась. Точнее, напомнила о себе жутким и тоскливым чувством безысходности. Все. Конец. Ничего не исправить. Уже через час или даже десять минут я буду убеждать себя, что все это чушь, что мы с мамой это придумали, чтобы она не нервничала зря, что ничего не известно, вот вернемся домой… Это будет. Но сейчас я даже не понимаю… Я знаю точно. Мамы больше нет. Все кончено.

Это осознание наваливается, как снежный ком, как лавина, давит на грудь, не дает вздохнуть, заставляя сгорбиться. Боль и онемение возникают в левом плече и начинают расползаться по телу, захватывая сердце. Автоматически беру тюбик изокета и пшикаю под язык. Боль постепенно уходит. Остается опустошенность. И знание. Страшно хочется курить. Я бросил почти год назад, когда впервые стало прихватывать сердце. Уже несколько месяцев даже тяги не чувствую. А сейчас – как на третий день. Было бы что – закурил бы, но нет. И стрельнуть не у кого, в лагере курящие – редкость. Мода сейчас такая. Наверное, хорошо. В столовой есть сигареты, там, типа, ими торгуют. Именно «типа», покупателей на курево мало. Спортсмены…