Аркадий Рух - Спасти и сохранить

Копьё вышибло из седла здоровенного сарацина и с треском преломилось. Гвидо фон Тирпенау легким движением кисти чуть развернул лошадь и удержался в седле. Фамильный меч сам лег в ладонь.

Хороша хваленая дамасская сталь, да не каждому неверному по карману. Впрочем, в бездоспешном бою любой удачный удар сразу отправит невезучего воина вниз, под безжалостные копыта. Только не для того с пяти лет Гвидо обучался мужской науке у своего отца, одного из лучших клинков Священной Империи! Очередной противник допустил, наконец, ошибку, слишком широко отставив занесённую для удара руку, и тут же поплатился: рыцарь принял удар на нехитрый блок и, не прекращая движения, вонзил меч в оставшуюся беззащитной грудь. Движением коленей заставил кобылу подать чуть назад, уклоняясь от вражеского меча, и рубанул, рассекая другого сарацина до плеча.

Воспользовавшись недолгой паузой, Гвидо окинул поле битвы взглядом: совсем юный оруженосец, которому была доверена хоругвь Пресвятой Девы, едва сдерживал натиск двух здоровенных, каждый на голову выше его, арабов в обмотанных вкруг головы зелёных платках. Помнится, такие пользовались особым почётом у чтящих мерзкого Бафомета. Юноша, а с ним и бесценная материя нуждались в защите.

Он успел в последний момент, по дороге зарубив еще одного сарацина, заступившего было путь. Оруженосец, удивленно распахнув уже невидящие глаза, скользил из седла, пальцы выпустили древко… Рыцарь подхватил падающее знамя и, цепко сжимая его в левой руке, обрушился на зелёноголовых.

До сих пор ему не приходилось сражаться со столь опытными противниками. Они совершенно не мешали друг другу. Даже кони их, казалось, двигались слаженно. После нескольких неудачных атак Гвидо ушел в оборону. Знаменитая зеркальная защита — считанные воины были способны овладеть ею. Теперь судьба поединка зависела от того, насколько устали противники. Потерявший силы был обречён.

«Пресвятая Дева!» — мысленно воззвал Гвидо к развевающейся над ним хоругви. — «Не дай победы врагам своим!»

Шальной луч солнца, удачно отразившись от клинка, ослепил одного из врагов. Тот мотнул головою, рука, держащая меч, чуть дрогнула. Удар — и хлынувшая из горла кровь чёрным потоком залила белоснежный бурнус. «Спасибо, Дева!», — одними губами прошептал Гвидо. Оставшийся в живых мусульманин, прорычав что-то на своем дьявольском наречии, с удвоенной яростью бросился на него. Но ярость — не лучшая спутница для воина. Короткий обмен ударами — и конь араба, лишенный всадника, бросился в сторону, внося еще большую сумятицу в ряды сражающихся.

— Марта… — начал молодой рыцарь заветный клич, но что-то горячее и острое вошло в его спину, и Гвидо фон Тирпенау понял, что видел в миг смерти молоденький оруженосец.

Небо. Огромное, синее небо и медленно проступающий на нем Лик.

Главное было — не думать о маме.

О своей маме, вестей от которой не было с октября, только политрук часто упоминал в вечерних беседах героических ленинградцев, о самой красивой и доброй, так любящей его…

Не думать.

И о чужих матерях — тоже не думать. Ведь не только у него и у любого из сидящих рядом с ним в наспех выдолбленной траншее была мама — она была и и у того, кто сейчас пойдёт на него с коротким автоматам наперевес, у того, кого он ненавидел всей восемнадцатилетней душой, у того, кто был виноват во всем.

Не думать! Но разве можно не думать о маме? Ведь это её он, Серёжка Мальков, защищает от врагов…

Восемнадцать ему исполнилось месяц назад, в самом начале февраля. Тогда он жил у тётки в Свердловске, в эвакуации. Утром после дня рождения Серёжка пришёл в военкомат. А сегодня был его первый бой. Он всё хорошенько запомнил: куда нажимать, как разворачивать удобную тушку пулемёта. У него здорово получалось, его даже хвалили. Но сегодня стрелять будет Владимир Степанович, его Первый Номер, а Серёжка будет только следить, что бы не переклинило ленту и подцеплять новые — вон, сколько цинок аккуратно уложено в стопку Владимир Степанович уже совсем взрослый, ему двадцать четыре, он из Куйбышева и так смешно говорит букву «о», будто она у него — всегда большая. У Владимира Степановича есть жена и дочка. «Бабоньки мои» — говорит он о них… И мама у него тоже есть.

Не думать о маме!

Впереди, на не стаявшем снегу, показались фигурки — совсем крошечные, шахматные. Они вырастали, превращаясь в хорошо знакомые силуэты из тира. Фашисты шли молча, накатывая лавиной. «Огонь!» — крикнул командир. Владимир Степанович начал стрелять.