Игорь Николаев - Там, где горит земля

На последнем участке траектории порвались провода, аппаратура мигнула предупреждающим сигналом, сообщая о потере управления. И в этот же момент танк увеличил ход, Гедеон довернул маркёр, но неуправляемая ракета не приняла корректировку и попала в цель под слишком острым углом. Вдоль вражеского борта шоркнула длинная огненная полоса – словно о коробок зажгли гигантскую спичку, и броня устояла.

Минус четыре ракеты, осталось девять, пока ни одной гарантированно уничтоженной цели.

Перезарядка.

В это мгновение в них попали, сразу дважды.

Первый снаряд врезался в башню, оставив на гладкой броне глубокую, идеально круглой формы вмятину, в которой металл пошел «морщинами» и оспинами, как будто удар пришелся в пластилин. Второй – оперенная бронебойная стрела – прошел над топливными баками и пронзил боевое отделение наискось, застряв в борту слева, у моторного отделения. Подполковник был убит на месте, остальных тяжело контузило.

Смерть парила над полем боя, она легко, как мотылёк, перепрыгивала с машины на машину, указывая на бронированных мастодонтов костлявым пальцем, и от её прикосновения стальная туша вспыхивала ярким огнем или замирала недвижимой. Танкоистребители выбивали свои цели, а пехота сражалась с «черными братьями». Когда Таланов понял, что перед ними не просто «ягеры», а панцерпионеры, стало уже поздно печалиться и о чем‑то сожалеть. Тем более, что он и не надеялся выйти из схватки живым.

Майор стрелял, менял позиции, снова стрелял – экономно, расчетливо, пользуясь тем, что скафандр неуязвим для лёгкого стрелкового оружия и большинства осколков. Он укрывался от крупнокалиберных пулеметов, старался не тратить боеприпасы, всаживая короткие очереди в уязвимые места бронетранспортёров. Кожух с охлаждающей жидкостью, закрывающий ствол, курился паром, как маленький вулкан, но чутье опытного солдата пока не ощущало признаков перегрева пулемета. Маленькая пушка работала как хронометр – идеально четко.

На глазах Таланова ближайший танк вильнул и, резко сменив направление движения, подмял под себя «механика», который не успел вовремя отодвинуться. Гусеницы рвали броню, высекая длинные метёлки искр, стальные манипуляторы раздавленного «шагохода» выкрутило в конвульсивном рывке. Таланов выстрелил прямо в «лоб» танку, надеясь хотя бы повредить приборы управления, отгоняя мысль, что сейчас придет и его очередь. Но откуда‑то сбоку, мелькнул огненный хвост – то ли от безоткатки, то ли ракета «Дракона». Бронепрожигающий меч вонзился меж катков, обездвижив стального монстра, но оставив ему возможность продолжать стрельбу. Танковая пушка выплюнула порцию пламени и плотного белесого дыма. Если бы не защита скафандра и отключенные микрофоны, майор – самое меньшее — сразу же оглох бы. Но даже в «шагоходе» грохот отдался, как в огромном колоколе, заставив завибрировать каждую клеточку тела.

Таланов стиснул зубы и шагнул навстречу танку, поднимая пулемет. Одновременно, краем глаза, он отметил, что вражеская пехота покидает транспортеры, быстро выстраиваясь в цепи. Это было прекрасно! Пионеры решили, что прорыв с наскока не пройдет и решили организовать более «правильный» бой. Значит, они потеряют ещё немного времени — немного, но все же сколько‑то минут.

Тело Лежебокова повисло на ремнях, разорванное пополам, множество карминовых капель хлестнули по отделению, как будто кто‑то выпустил щедрую порцию красной краски из пульверизатора. От страха Гедеон не мог даже кричать – рассудок отказал ему, пав под напором всепоглощающего ужаса и паники. Мехвод что‑то бормотал, сжимая руками окровавленную голову, но его все равно никто не слышал. Тяжелый запах газойля распространился по машине – снаряд все же взломал один из баков. Экипажу повезло, бой начался при полной заправке, и двигатель не успел выработать столько топлива, чтобы в баке образовалось пустое пространство, заполненное взрывоопасными парами. Да и поджечь газойль не так легко, как бензин, хотя если уж загорится – хрен потушишь.

Подвывая и роняя капли слюны с распяленного в гримасе рта, Гедеон рвал непослушными пальцами застёжки ремней. Он проклинал тех, кто придумал эту систему, себя – за то, что старательно сам себя привязал к креслу, и весь мир, который снова заставил его переживать смертный ужас человека в подбитой бронемашине. В душе не осталось ничего, кроме всепоглощающего желания бежать. Бежать куда угодно, только подальше отсюда, от места, где убивают и умирают с необратимой лёгкостью. В эти мгновения Гедеон забыл стыд, который преследовал его столько месяцев. Забыл мучительные угрызения совести, выедающие душу при похвале соратников, при каждом взгляде на незаслуженную награду за «храбрость». Не осталось никого, кто мог бы его упрекнуть и разоблачить, однако легче от этого не становилось. Сам он прекрасно знал, что струсил в бою, бросив товарищей, и от этой памяти укрыться было некуда.