Дмитрий Ермаков - Слепцы

– Вот именно, – кивает Афанасий и в качестве доказательства делает глубокий вдох. – Если яд в воздухе и есть, то какой-то медленный… Кстати, я посылал человека проверить завал. Проход, который много лет назад проделали миротворцы, узковат для человека в скафандре. Но чисто теоретически пролезть там вы могли.

– Значит, – мое сердце начинает часто-часто биться в груди, – если выйти наружу, там будет стоять мой космический корабль!

Это слово я узнал от Лады. У меня не возникает никаких мыслей, никаких ассоциаций, когда я произношу слово «космический корабль». Лишь появляется ощущение, что это что-то большое и очень-очень красивое.

– Иди, – хмуро отвечает вождь, – если так охота. Я своих ребят на верную смерть отправлять не хочу.

Эти слова Афанасия спускают меня с небес на землю. Отчаиваться, впрочем, рано. Возможно, способ уговорить их совершить вылазку найдется. Если удастся починить скафандр, то почему бы нет.

– Почему нас мало? Детская смертность, – поясняет Афанасий. – В пещерах растить детей это… Сказать «сложно», значит – ничего не сказать. Опять же – дети есть дети. Обожают лезть, куда запрещено, и тащат в рот все подряд.

– А как же Лада, например? – поинтересовался я. На вид девушке-экстрасенсу лет восемнадцать. А катастрофа случилась двадцать лет назад. Нестыковка.

– Рада и Лада родились тут, это правда. Но тогда нас было много, тогда растить детей было проще. Из дюжины детишек двое уцелевших… Хреновый прирост.

– Согласен. А Федя?

Сына вождя, молчаливого, серьезного мальчугана, я видел мельком, так как он все время прячется. Стоит мне появиться, как Федор сразу исчезает. Точный возраст его определить я не берусь, но не меньше десяти лет.

– Да. И Федя. Он десять лет назад родился, – объясняет Афанасий, подтверждая мою гипотезу. – В меня пошел, поэтому и не погиб.

Эти слова меня слегка позабавили. Хвастовство отца, сумевшего воспитать достойного наследника, – самое понятное и простительное хвастовство. И все равно я не удержался, усмехнулся. Не люблю, когда люди себя хвалят. Афанасий на мою улыбку никак не реагирует, лишь плотнее сжимает губы и хмурится.

Мне становится стыдно. Его люди прошли через ад, это ясно. Даже просто выжить в их положении – чудо. Кто я такой, чтобы кого-то судить? Тем более чтобы смеяться. К счастью, вождь племени не обиделся. Помолчав минуту, он продолжает:

– Кроме Феди никто не выжил. И женщины рожать больше не хотят – ни сестры, ни Даша, ни моя Наталья.

– Что-что? Не хотят? – уточняю я.

– Не хотят. Не приказывать же. Каждая похоронила не одного малыша… И Наташа тоже, – он устало закрывает глаза.

В этот момент впервые за все время нашей беседы Афанасий скидывает маску сурового предводителя, и я вижу перед собой простого человека. Обычного потрепанного жизнью мужика, который много лет подряд хоронил друзей, товарищей и малышей, не сумевших зацепиться за жизнь. Который вынужден нести на себе тяжкий груз ответственности. Который за двадцать лет жизни в пещерах перенес такое, что мне и не снилось.

Афанасий открывает глаза. Он снова взял себя в руки, приосанился. Лицо вождя опять приобретает бесстрастное выражение. Но теперь я все знаю. И все понимаю. Я чувствую, как глыба льда, отделявшая нас друг от друга, мешавшая понять друг друга, начинает медленно таять. Это хорошо. Это очень хорошо. Чем быстрее я стану для этих людей своим – тем лучше. В том, что я тут застрял надолго, сомнений почти не осталось.

– Как результат, рабочих рук не хватает, – продолжает рассказывать Афанасий. – Вот и работаем с утра до ночи. Правда, голодных ртов тоже мало, это плюс. Иногда мне кажется, что природа сама контролирует численность нашей, так сказать, популяции. Так и Кондрат Филиппович считает.

– Кто-кто?

– Скоро познакомишься. Есть еще какие-то вопросы? Хм… Понимаю, что есть. Но у нас не так много времени, поэтому сейчас отвечу еще на один.

Не так много времени? Куда он спешит? Почему они все время бегают, носятся?

– Куда вы все время торопитесь?

Последние слова случайно произношу вслух. Язык мой – враг мой. Я-то хотел заставить вождя выложить всю правду про Кровавую станцию.

– Все очень просто. Люди все время должны быть заняты. Все время. Иначе беда.

– Какая?

Не вижу ничего плохого в том, что люди смогут больше спать, отдыхать. И вообще бездельничать.

– Большая, – не стал вдаваться в подробности вождь. Потом все же поясняет: – Где безделье – там скука. Где скука – там жестокость… И кровь может пролиться. Легко. Поверь, мне за столько лет самому уже все осточертело, – в голосе вождя в который раз промелькнули нотки усталости, – придумывать, чем их занять, заставлять выполнять, наказывать… Даже поэзия больше не радует, даже музыка. Достало все. Но, блин горелый, иначе нельзя. Иначе чем тут еще заниматься, кроме как есть и спать?