Андрей Гребенщиков - Сумрак в конце туннеля

Недолгая прогулка по вражеской территории подходит к концу. Дед прогулку всегда называет вылазкой, но я не люблю этого слова. Есть что-то унизительное в том, чтобы вылезать из-под земли и с превеликой осторожностью прокрадываться жалкие триста метров по хорошо знакомой, почти родной улице. Я — гуляю. Пусть так, с противогазом на лице и автоматом на плече, но выползком меня никто назвать не посмеет… Это моя земля.

Останавливаюсь перед книжным магазином «Британия». Он еще немного постарел за истекший год — пыль и увядание. Но стекла в витринах держатся, а витиеватая вывеска на английском языке хоть и покосилась давным-давно, но вновь не оправдала моих надежд на эффектное падение. Одноименный остров давно превратился в новую Атлантиду, отправившуюся ко дну, в этом я почти убежден, а неоновая вывеска никак не хочет последовать тем же путем. Ну и ладно, зато благодаря ей я ни разу не пропускал нужный поворот. За «Британией» нужно свернуть направо и пройти через темный арочный туннель. Там, на финишной непрямой, меня ждет крошечное кафе.

Обидно, что в отличие от пафосного книжного «шопа», так тяготевшего к латинице, название кафешки на родном языке совершенно выветрилось из головы. Уцелевший осколок «Питерск…» ничего не будоражит в памяти. Питерский что? Или питерская? А может питерское? Прилагательное ничего не дает, никаких намеков. Жаль. Хорошее было местечко.

Долго не решаюсь войти. Нужно всего лишь потянуть тяжелую деревянную дверь и сделать шаг внутрь. Отчаянно ругаю себя за медлительность, но не могу сдвинуться с места. Это не трусость, хотя без страха здесь не обходится — зайти не сложно, тут не нужна никакая храбрость. Страшно разочароваться. Вновь. Почти так же страшно, как увидеть за дверью развалины и полуистлевшие костяки. Я пришел не за этим.

Пора. Берусь за пыльную металлическую ручку и сильным, уверенным движением тяну дверь на себя. Она со скрипом и явным неудовольствием поддается. Каждый раз обещаю прихватить на рандеву машинное масло, чтобы смазать ржавые петли, и каждый раз забываю. Склероз, возведенный в традицию.

— Ну, здравствуй, питерское нечто!

Внутри горят немногочисленные светильники и тихо играет музыка. Все та же протяжная и грустная мелодия, чарующая своей неземной тоской. О чем-то плачет одинокая скрипка. Негромкий, но напряженный женский голос, готовый в любой момент сорваться на крик, нашептывает старую историю на незнакомом языке.

В незащищенное лицо — противогаза больше нет — дует охлажденный кондиционером воздух. Забытая, запрещенная свежесть: в затхлых подземельях ветер давно не живет, а на поверхности он пропитан радиоактивным ядом.

— Рад вас видеть, — рыжий официант, только завидев меня, быстро устремляется навстречу. — Прошу, проходите.

Он приветливо улыбается, причем совершенно искренне. Редкое качество для работников сферы обслуживания. Тем приятнее встретить исключение.

— Здравствуйте, — я киваю в ответ. Прежде чем последовать за официантом, ищу глазами вешалку. Она прямо за дверью. Легким движением скидываю ветровку — разве когда-то на мне была «химза»? — и оставляю ее болтаться на крючке. — Идемте.

Я без труда могу найти свой столик, но предпочитаю до конца насладиться установленным ритуалом. К чему спешить? Я пришел слишком рано, а она , как всегда, опоздает.

— Ваш столик, — рыжий жестом указывает на место возле огромного окна во всю стену.

— Спасибо.

Добродушный официант не спешит вручить мне меню, вместо этого спрашивает учтиво:

— Вам как всегда?

Здесь подают прекрасный греческий салат и просто восхитительные медальоны из свинины в терпком гранатовом соусе.

— Конечно, — энергично трясу головой. — Конечно!

— Что будете пить?

К мясу полагается красное вино, но стоит ли мучить себя условностями, когда на улице парит настоящий летний зной?

— Пиво. Любое разливное, — и быстро уточняю, коря себя за поспешность. — Любое разливное светлое.

Не думаю, что официант принес бы в жару темного, но лучше потратить несколько лишних слов, чем давиться не подобающим погоде напитком.

— А главное — холодное! — вот это уточнение точно лишним не будет.

— Немецкое или чешское? — рыжий с насмешливым видом продолжает исключать неправильные варианты.

Вздыхаю про себя — кто ж его просил играть в демократию? А мне теперь страдать нелегким выбором.

После недолгого раздумья принимаю решение, от которого царь Соломон должен многократно перевернуться в своей усыпальнице: