Андрей Гребенщиков - Сумрак в конце туннеля

— Слушай-ка, Петр, довези бойца до Киевской, и возвращайся с дрезиной сюда. А мы пока соберемся. Сегодня еще успеем принять участие в победном веселье!

Известие было воспринято парнями с шумной радостью, потому что всех удручало вынужденное пребывание в тылу, хотя они и старались никак этого не показывать.

— И давайте-ка решайте, кому придется остаться на вахте.

— Как решить, Степан Ильич?

— Камень, ножницы, бумага. Знаете эту игру? Ну, начали!

Парни застыли в комичных позах, с растопыренными пальцами. Боец с татуировкой грустно смотрел на сжатую в кулак пятерню — «камень».

— Опять обдурили… — он тяжело вздохнул. — Пришлите уж там поскорей на замену кого или в подкрепление.

— Ага, только ты, хоть изредка ножницы загадывай! — хмыкнул Петр.

За все годы жизни под землей Степану никогда не приходилось ездить на дрезине пассажиром, и надо сказать, что ощущение нравилось. Он комфортно привалился к бортику и без помех мог наблюдать, как темнота словно крадется за ними, стирая мохнатой лапой проплывающие мимо полукольца тюбингов и случайные вехи. Вот оторванный, криво висящий щиток с зияющими дырами, две трубы неведомого назначения, уходящие в землю, штанга, на которой когда-то был укреплен светофор, проржавевшая табличка с цифрами километража. Все это заглатывалось в черную утробу. Мерный перестук колес на стыках рельсов убаюкивал, прогонял тревогу, создавая иллюзию безопасности.

Приближение станции дало о себе знать запахом гари. Усиленный наряд остановил их на двухсотом метре, но узнав, кто едет, пропустили мгновенно. На сотом уже ждал молодой мужчина, представившийся заместителем Августа, но услышав вопрос: «Где сам начальник станции?» он только виновато развел руками:

— Вот не поверите, Степан Ильич, часа три назад был, а потом словно сквозь землю провалился. Никто не знает, где он. Но, вы не волнуйтесь, он утром тоже так… а после появился. И потом, он не один, с ним охрана… Может быть, я вам пока станцию покажу, или вы отдохнуть хотите? Поесть?

— А где пленные? — сказал Степан, с трудом разлепляя губы.

— Наверху бродят, — хохотнул его собеседник. — Налегке, так сказать. Патроны на них тратить не хотелось, да и опять же, куда-то трупы девать надо. Возня…

— Скажи, а как у вас отношения с соседями? — спросил Степан, чувствуя наливающийся тяжестью ком в груди.

— Вы про баррикадников? Нормально. Они так рады, что им разрешили проход на Кольцевую, а там и на Полис! И не надо к фашам на поклон ходить… Тут прежнее начальство прямо настоящий железный занавес установило. Теперь отменили, естественно.

— Значит, они меня тоже без проблем пропустят?

— Конечно, я вас провожу.

«…не нужно было приезжать, лучше бы остался, подождал, как Август просил… Может, назад уехать?.. — необустроенная диспетчерская, в перегоне до Киевской, где Степан очнулся, показалась ему самым уютным и безопасным местом во вселенной. Он вспоминал ее обшарпанные серые стены с ностальгической теплотой. — И почему я решил, что он в „той самой“ комнате? Мало ли, где еще… Может, с какой-нибудь бабенкой расслабляется — дело молодое, а он победитель… Зачем я иду в этот проклятый туннель?..» — спрашивал себя диггер, устремив взгляд в пол и шагая за проводником.

Он никогда раньше не бывал ни на Краснопресненской, ни на Баррикадной, но обычное его остронаблюдательное любопытство забилось в угол души и не выглядывало, заслоненное силой, которая вынуждала Степана переставлять ноги и толкала в туннель, ведущий к Пушкинской.

«Почему я решил, что найду Августа в „той самой“ комнате? Что ему там делать? Надо спросить про Дружинина, наверняка его отправили наверх с остальными…»

Но спросить Степан так и не решился, а потом уже было поздно: он стоял за вторым блокпостом, и перед ним раскрыл зев туннель, памятный до мельчайших подробностей.

Как-то давно, когда Августу было пятнадцать или шестнадцать лет, они обсуждали вопрос о наказаниях людей вообще и своих врагов в частности, но к пониманию, как чувствовал Степан, так и не пришли.

— …И вот ответь: разве тебе не приходилось самому убивать? — говорил парень.

— Приходилось. И, к сожалению, изменить этот факт нельзя… Не оправдываюсь, но скажу, что многое зависит и от того, как ты это делаешь. Хотя, наверное, убитым это все равно… Оно имеет значение для тех, кто остается в живых. Понимаешь меня? Страшно, когда человек упивается смертью, когда он смакует чужие страдания… Наверное, это звучит для тебя глупо.