Олег Макаровский - Мир фантастики 2014. На войне как на войне

– За мной, майор! – На ходу вытаскивая из кобуры наган, полковник бросился вдоль бывшей улицы, туда, где грязную кисею дыма рвали свирепые автоматные взрыки и отчаянный деревянный треск винтовочных выстрелов.

Воронов догнал полковника за станицей, на вспоротом траншеей гребне длинного крутого холма. Отстал писатель не из страха, а потому, что, выпрыгивая из кузова, зацепился за что-то ремнем полевой сумки и, лишь пробежав уже с десяток шагов, осознал: драгоценность осталась болтаться на борте грузовика, а шофер уже норовит сдать подальше от занавешенной гарью пальбы. Пришлось кидаться обратно. А когда голодный до фронтовых впечатлений литератор вынырнул, наконец, из чадной поволоки, все уже окончилось.

Конечно, дело решил не полковник. Дело решила сгустившаяся из дымно-знойного марева восьмерка ИЛов. Бронированные авиамашины трижды прошлись вдоль холма, меся в кровавую кашу все, что оказывалось под ними, – к чести летчиков, немцам досталось куда злей, чем своим.

Потом Воронов вступал в должность.

Возможно, батальон здесь и теперь мог считаться свежим и, наверное, действительно пополнялся два дня назад. Но и один день – срок по военным меркам немалый.

В изломе захваченной было немцами и вновь отбитой траншеи переминались знакомый уже политрук, два лейтенанта и сутулый юнец-старшина. Это полковник собрал весь наличный командный состав. Собрал и принялся устало распекать за то, что нет списков, что текущей (он так и сказал) численности батальона никто не знает; а потом – добирая крепости в голосе и в формулировках – за то, что «Ручейная» не досталась немцам только случайно. «На летунов больше не надейтесь. Их мало, а степь широка. И зарубите себе: вокруг плоско, как стол. А у немца механизированные части. Драпанете – догонят. И еще… Поймите сами и остальным вдолбите накрепко: фрицы сейчас злы, рвутся к Сталинграду, не щадя себя. Вас, если что, тем более не пощадят. Им теперь с пленными возиться нет ни желания, ни возможности. Поняли?»

Поняли. Все, в том числе и Воронов, в сторону которого полковник ни разу даже не скосился. Впрочем, полковник и на остальных не смотрел. Упрямо глядя то под ноги, то куда-то поверх голов, он сообщил о новом командире; почти отвернувшись, сунул Воронову вялую пятерню и…

Нет, прощание затянулось. Не выпуская руки свежеиспеченного комбата, полковник оттащил его за траншейный выгиб и там вполголоса, очень быстро и очень внятно разъяснил ситуацию:

– У тебя за спиной артезианская скважина. В сухой степи это важней золотого рудника. Вода нужна людям и очень нужна моторам. Немецким. Чем дольше ты продержишься, тем меньше будут потери. Наши. Не здесь – вообще. Понял? – Он впервые заглянул в лицо Воронову (тот кивнул). – Тогда дальше. Соседи. Они у тебя в прямой видимости. Справа – вон та гряда. Слева – где тополя, видишь? Фрицы теперь разобрались, следующий раз наверняка ударят между тобой и которым-то соседом. Отсекай огнем. Оставшиеся минометы и пулеметы – на фланги. Наладь связь, взаимодействие: попрут в стык – кройте кинжальным… ну с двух сторон, из всего, что есть. В контратаки не дергайтесь: на открытом размажут, у них, мать их, превосходство в разы.

Полковник замялся, свободной рукой теранул небритую свою щеку, сказал по-новому, чуть ли не жалобно:

– Лебедя схороните достойно… Насколько сможете, конечно.

Укололся об испуганный взгляд Воронова, заспешил разъяснять:

– Фамилия такая – Лебедь. Старший политрук. После гибели прежнего комбата взял на себя… Бестолково командовал, рвался вперед других, где надо и не надо. Вот и нарвался… Ладно, счастливо!

Полковник сильно тряхнул и отпустил, наконец, вороновскую руку, вылез из траншеи, отправился в тыл, к своей полуторке. Воронов безотрывно следил, как он уходит – неспешно, вразвалочку… так бы по людному бульвару домой после трудной смены.

С немецкой стороны визгнула пуля, другая. Полковник будто и не заметил. Лишь когда его уже, наверное, скрыл от немцев гребень холма, обернулся на ходу, крикнул, чтоб комбату нашли пистолет. Только тут Воронов заметил: весь командный состав смотрит полковнику вслед так, будто бы это остаток их жизни вот-вот затеряется в сочащихся дымом развалинах. Осознание, что бывшие уже в боях командиры чувствуют то же, что и он, неожиданно придало писателю уверенности. Вздорной, предательской, вроде пьяной отваги – Воронов это сам понимал. Но хоть такая – всё же лучше, чем никакой.

Никому персонально не адресованный приказ об оружии буквально кинулся выполнять политрук. Он отдал комбату свой ТТ, да еще с кобурой и портупеей: «Я себе лучше винтовку возьму, а вам в бой ввязываться нельзя, ваше дело – всё видеть и принимать решения». Очень не понравилась Воронову эта многословная торопливость, и еще меньше понравились одинаковые кривые ухмылки лейтенантов да старшины. Вдобавок писатель, наконец, догадался, отчего глаза у политрука словно фаянсовые. В них гнил страх. Застойный, многодневный. Неизлечимый.