Александр Золотько: Оперативник

— Черт! Я вызову шестикрылого.

«Нетнеуспее».

— Что же делать? — Иван оглянулся в отчаянии.

«Хлеб».

— Что?

«Хлебсол».

Иван судорожно сглотнул, осветил лицо Фомы. Алые брызги на белой, почти прозрачной коже. Глаза…

Во взгляде Фомы была просьба… Даже не просьба — мольба.

«Хлебсоль пожл», — набрал его палец.

«Тутв кармавнутри».

Иван сунул пистолет в карман, протянул правую руку к окровавленной куртке друга, замешкавшись только на секунду.

Фома не исповедовался. Теперь он умирает без покаяния и отпущения. А это… Это верная дорога в Ад. Фома не стал бы просить о хлебе, если бы не был точно уверен, что набрал грехов на путешествие в пекло.

Иван осторожно расстегнул молнию на куртке Фомы, сунул руку во внутренний карман. Там было горячо и мокро. Все было пропитано кровью. Пальцы дотронулись до чего-то скользкого.

Небольшой кубик в полиэтиленовом пакете. Иван вынул пакет. Алая кровь дымилась в свете фонарика.

Иван положил фонарик на землю, опер о камень так, чтобы свет попадал на пакет. Развернул осторожно, чтобы не запачкать содержимое.

Кусочек хлеба. Кусочек черного хлеба, густо посыпанный крупной солью.

Иван зажмурился. Он знал, что этого делать нельзя. Если он сделает это, то переступит черту, из-за которой может и не быть возврата. Но также он знал, что не сможет этого не сделать.

У него останется шанс, он жив. А для Фомы — это единственная возможность. Другой не будет.

Иван осторожно положил хлеб на грудь Фомы. Он никогда не делал ничего подобного и не видел, как делает кто-то другой. Слышал, что некоторые оперативники берут с собой на задание хлеб и соль, знал, что за такие штуки следует отлучение и невозможность получить прощение, и никогда даже не предполагал, что придется проводить обряд пожирания грехов самому над своим лучшим другом.

Ветер завывал все пронзительнее, как наемные плакальщицы на похоронах. Над чьей участью он убивался, этот холодный январский ветер? Над участью умирающего Фомы или жалел Ивана, которому предстояло с этим жить?

— Забираю грехи, — неуверенно пробормотал Иван. — Я, Иван Александров, пожираю грехи Фомы Свечина…

Получалась канцелярщина сплошная. Сдал — принял. Подпись, печать.

— Я делаю это добровольно… — сказал Иван, глядя в глаза Фомы. — Забираю все. Фома — безгрешен. Нет на нем греха. Все на мне. Все забираю, как этот хлеб и эту соль. До крупинки. Пожираю грехи его…

Еще что-то сказать? Молиться? А как тут молиться, если деяние совершается незаконное?

Иван взял хлеб, положил себе в рот. Прожевал медленно, проглотил. Соли было много, она хрустела на зубах, а потом обожгла горло.

— Все, — сказал Иван, наклонившись к Фоме. — Я сделал. Сейчас я вызову машину.

Фома качнул головой. Или это Ивану только показалось? Глаза Фомы стали неживыми, зрачки расширились, голова запрокинулась, рука упала вниз, открывая страшную рану.

Иван окровавленными пальцами опустил веки другу. Оставил на веках красные отпечатки. Как монеты.

Потом позвонил в Конюшню и сообщил дежурному о смерти оперативника Свечина. Дежурный приказал оставаться на месте до приезда группы. Иван сказал, что дождется.

— Ты там как? — спросил дежурный.

— Нормально, — ответил Иван. — Нормально.

Выключив телефон, он осторожно стряхнул с куртки Фомы крошки хлеба. Нельзя, чтобы их кто-нибудь заметил. Если заметят — все закончится для Ивана плохо. А так… Так еще остается надежда. Нужно будет поберечься и найти возможность…

Что тут, вообще, произошло?

Иван огляделся. Луч фонарика скользнул по стенам комнаты, освещая потрескавшуюся штукатурку, голые камни там, где штукатурка отвалилась, задержался на проеме двери, ведшей вовнутрь здания.

Мелькнула мысль, что там еще кто-то может быть. Мелькнула и тут же погасла — прошло слишком много времени. Если бы там прятались враги — давно добили бы Фому и ушли. Друзья не стали бы ждать, пока Фома умрет. Ну и, кроме того, на пороге задней комнаты лежала нетронутая пыль. Никто не проходил.

Иван спрятал «умиротворитель» в кобуру, приблизился к проему, осторожно ступая по битому камню. Посветил фонариком — пустота, разрушение и мерзость запустения. Какого Фома сюда зашел? Спрятаться от снега и ветра? Зачем он вообще в свой выходной поперся в эти трущобы? Прогуляться?

Иван вернулся к телу приятеля, присел рядом, пытаясь взглянуть на картинку глазами Фомы.

Так, Фома вошел сюда первым, прошел вовнутрь, но не слишком далеко. Значит, не прятался. От преследователей не прятался, понятное дело, а не от непогоды.